Над Тиссой (сборник). Александр Остапович Авдеенко
Это надо сделать еще и потому, что в туманной мгле можно лицом к лицу столкнуться с врагом, невольно подставить себя под его пули – одной очередью нарушитель может уничтожить наряд. Но, рассредоточившись в тумане, дозорные теряют необходимую зрительную связь. Вот тут-то и пригодится веревка, как средство сигнальной связи: дернул за конец один раз – «Вперед!», дважды – «Назад!», трижды – «Стой! Внимание!»
– Теперь ясно? – голос Каблукова был ласково-покровительственный, а рука дружески лежала на плече Степанова.
– Ясно, товарищ ефрейтор, – почтительно ответил Степанов, понимая, что это должно быть приятно старшему наряда.
– Держитесь за конец покрепче! – Каблуков дернул веревку, и наряд отправился к границе.
Метров через двести, осторожно двигаясь по тропинке, протоптанной по целине, Каблуков и Степанов вышли к служебной полосе. Вспыхнул электрический фонарь в руках ефрейтора. Сильный луч с трудом прорезал туман и мутновато осветил кусок земли КСП.
Служебная полоса пограничной земли… Для пограничника она самая родная на всем белом свете. Она ему известна так же, как собственная ладонь, – каждая ее морщинка, каждый бугорок, каждая выемка. Дубовый или тополевый лист на нее упадет – не останется неприметным. Птица или заяц пробежит по ней – все увидит пограничник.
Наряд медленно и осторожно двигался к левому флангу, вдоль служебной полосы, контролируя ее: неприкосновенна ли она, – черная, без травинки сорняка, мелко взрыхленная, в неглубоких продольных бороздках?
Туман по-прежнему низко стлался над землей, его с трудом пробивал электрический луч, но Каблуков отлично все видел. Ему казалось, что сегодня он и видит и слышит в десять раз лучше, чем вчера или неделю назад. Его чуткое ухо безошибочно фиксировало ночные звуки. Шелестела быстрая Тисса под обрывом. Время от времени осыпался подмытый берег. Перебегал ветер по голым вершинам осокорей. Где-то тявкала лиса. Кричала сова. Далеко-далеко, на Большой Венгерской равнине, стонал у закрытого семафора паровоз.
Густой туман не мешал Каблукову и ориентироваться. По приметам, там и сям разбросанным вдоль дозорной тропы, он легко определял, где находится. Вот каменистое ложе канавки, промытой весенними дождями, – значит пройдено уже более трети пути. Через пятьдесят шагов должен быть пенек старого дуба. Да, так и есть, вот он. Через семь минут зачернеет сквозь толщу тумана голый ствол дуба, разбитого молнией, потом, на другом, на правом фланге, появится большой, глубоко вросший в землю валун.
Последний наряд. Последний дозор в почти трехлетней пограничной жизни Каблукова. Там, дома, не будет нарядов и ночных тревог, не вспыхнет сигнальная ракета, не подаст свой голос розыскная собака. Дома он может спокойно спать с вечера до утра. Может, но, кто знает, заснет ли. Не раз и не два, наверное, вспомнит с щемящей болью в сердце и эту туманную ночь, и эти карпатские горы, веселого Смолярчука, начальника заставы, друзей и товарищей, всю неповторимую