Наука любви. Публий Овидий Назон
друг, в кандалы заключи по заслугам
Руки мои – пока буйный порыв мой остыл.
В буйном порыве своем на любимую руку я поднял,
Милая плачет, моей жертва безумной руки.
5 Мог я в тот миг оскорбить и родителей нежно любимых,
Мог я удар нанести даже кумирам богов.
Что же? Разве Аянт, владевший щитом семислойным,
Не уложил, изловив, скот на просторном лугу?
Разве злосчастный Орест, за родителя матери мстивший,
10 Меч не решился поднять на сокровенных богинь?
Я же посмел растрепать дерзновенно прическу любимой,
Но, и прически лишась, хуже не стала она.
Столь же прелестна!.. Такой, по преданью, по склонам Менала
Дева, Схенеева дочь, с луком за дичью гналась;
15 Или критянка, когда паруса и обеты Тесея
Нот уносил, распустив волосы, слезы лила;
Или Кассандра (у той хоть и были священные ленты)
Наземь простерлась такой в храме, Минерва, твоем.
Кто мне не скажет теперь: «Сумасшедший!», не скажет мне: «Варвар!»?
20 Но промолчала она: ужас уста ей сковал.
Лишь побледневшим лицом безмолвно меня упрекала,
Был я слезами ее и без речей обвинен.
Я поначалу хотел, чтоб руки от плеч отвалились.
«Лучше, – я думал, – лишусь части себя самого!»
25 Да, себе лишь в ущерб я к силе прибег безрассудной,
Я, не сдержав свой порыв, только себя наказал.
Вы мне нужны ли теперь, служанки злодейств и убийства?
Руки, в оковы скорей! Вы заслужили оков.
Если б последнего я из плебеев ударил, понес бы
30 Кару, – иль более прав над госпожой у меня?
Памятен стал Диомед преступленьем тягчайшим: богине
Первым удар он нанес, стал я сегодня – вторым.
Все ж он не столь виноват: я свою дорогую ударил,
Хоть говорил, что люблю, – тот же взбешен был врагом.
35 Что ж, победитель, теперь готовься ты к пышным триумфам!
Лавром чело увенчай, жертвой Юпитера чти!..
Пусть восклицает толпа, провожая твою колесницу:
«Славься, доблестный муж, женщину ты одолел!»
Пусть, распустив волоса, впереди твоя жертва влачится,
40 Cкорбная, с бледным лицом, если б не кровь на щеках…
Лучше бы губкам ее посинеть под моими губами,
Лучше б на шее носить зуба игривого знак!
И наконец, если я бушевал, как поток разъяренный,
И оказался в тот миг гнева слепого рабом,
45 Разве прикрикнуть не мог – ведь она уж и так оробела, —
Без оскорбительных слов, без громогласных угроз?
Разве не мог разорвать ей платье – хоть это и стыдно —
До середины? А там пояс сдержал бы мой пыл.
Я же дошел до того, что схватил надо лбом ее пряди
50 И на прелестных щеках метки оставил ногтей!
Остолбенела она, в изумленном лице ни кровинки,
Белого стала белей камня с Паросской гряды.
Я увидал, как она обессилела, как трепетала, —
Так волоса тополей в ветреных струях дрожат,
55