…В состоянии мига… (сборник). Александр Леонидов (Филиппов)
на плечо Розалин, правой я поднял неотделимую секиру. Так нам удалось передвигаться, и мы, разумеется, поспешили прочь из леса Шнайдеров. Немногие мертвецы, оказавшиеся на нашем пути, были порублены мною. Я ожидал нового нападения и поминутно оглядывался. Но Всевышний смиловался над нами, многогрешными: над колючим полчищем лесных веток уже разливался багровый пожар восхода. Запели птицы, спокойствие опустилось в душу мою, даже боль в ноге утихла.
Мы вышли из леса на широкую дорогу, с которой видны были селения и созревающие поля. Даже обезлюдевший, косимый мором и бедствиями, угнетаемый неправедными, мир божий невыразимо прекрасен рядом с подражательным миром теней сатаны. Я широко вдохнул свежий, незастоявшийся воздух равнины. Светало. Но я не знал тогда, что чем ярче свет Солнца, чем больше света его в моей душе, тем сильнее отвращение ко мне Розалин: она была совсем рядом с моей вытекшей глазницей и обезображенной рубцами скулой. Я не скрывал свои раны под черной повязкой: друзей у меня не было, а врагам и соперникам от моих шрамов только страшнее; но, может быть, именно отсутствие этой повязки лишило меня Розалин… Выбравшись из леса, я почувствовал просветление духа своего и решил вознести молитву Господу. Встал на здоровое колено, держа раненую ногу на отлете. Странно, но боль в ней почти прошла. Сложить руки молитвенно не удалось, ибо одной я опирался на древко секиры, но хуже оттого молитва не стала. Я молился – и чувствовал, что сумасшедшая ночь выходит из меня. Ушла гордыня и презрение к людям, и стыдно стало за подлость перед Розалин. Я вспоминал жизнь свою, все дурное и прекрасное, и понимал, что истинно счастлив был только смиренным и кротким. Жизнь смиренная светла и долга, как дорога посреди равнин. И довольно на равнинах хлеба, и тепла, и жилищ. Но всякий раз, когда поднимался я в горы славы и богатства либо же спускался в провалы бедняцкого ропота и проклятий, вокруг меня были лишь голые скалы, и не ведал я, что ждет меня за поворотом дороги. Оттого каялся я и перед Розалин, и перед брошенным мною Вайцем, и перед Шнайдером с баронессой, которых не спас от гибельного шага. Восхвалял Господа за все благодеяния его, но более всего за то, что он есть, и за то, что сердце мое открыто ему. Розалин стояла рядом со мной, понурая и бледная. Ведь за одну ночь лишилась она всего. Из раздумий вывел меня цокот копыт: оглянувшись, я увидел Альберта фон Шнайдера. Он мчался во весь опор на прекрасном гнедом жеребце, и шлейф дорожной пыли вился за ним, словно многочисленная свита. Прискакав к нам, он спрыгнул с коня и, невзирая на свою рану, бросился к Розалин.
– Розалин! – вскричал он. – Этот ужасный человек похитил тебя!
– Отойди! – простонала Розалин, отступая от Шнайдера, но не думая приближаться ко мне. – Ты вампир! Я боюсь тебя!
– Пойми, Розалин! – упал на колени Шнайдер. – Это замок! Проклятый замок виноват во всем! Посмотри – у меня же нет клыков! Ведь у меня никогда их не было