Довмонт: Неистовый князь. Князь-меч. Князь-щит. Андрей Посняков
себе под нос, голосом. Словно бы размышлял вслух. – Да замок им и не нужен. Нужно – ясно что. Деревни пожечь, посевы, похватать людишек. Рискуем остаться без урожая. И без крестьян.
– Ну, крестьяне-то в замке укроются, – протянул Альгирдас. – И стада можно за частоколом спрятать. Если поспешить.
Князь скривился:
– Стада-то можно, и то не все, лишь часть малую. А рожь, овес, пшеница? Борти лесные? Лен тоже жалко, если сожгут. М-м-м… как же они быстро-то. Ты ж, дядюшка Сирвидас, говорил, что раньше осени ждать супостатов нечего.
– Так и не должны были бы утенцы раньше осени напасть. Все войско их вместе с князем – у Миндовга. А Миндовг их на север, против крестоносцев послал.
– Так у Миндовга с рыцарями вроде бы мир? – округлил глаза темноволосый Любарт-Любартас.
– Мир-то мир, но такой, что сильно войной пахнет, – сказав, воевода многозначительно посмотрел на Довмонта. – Что делать собираешься, князь?
– Собираюсь не дожидаться супостатов в замке, – деловито отозвался кунигас. – Давайте-ка прикинем, каким путями они сюда пойдут?
Нальшанский брод, что у Черного леса, издавна пользовался самой нехорошей славой. Вроде и не глубоко – по пояс, – а течение сильное, да еще камни. Бывало, по весне-то, не только людей, но и коров утаскивало, и даже пустые телеги! Окрестные крестьяне всерьез поговаривали, будто бы невдалеке от брода, в омуте под старой раскидистой ивой, с давних пор поселился сам Упинис, речной дух. Некоторые даже видели, как по ночам Упинис вылезает из омута и ходит, ходит кругами. Ходит и этак страшно кричит.
Если посмотреть издали, то речной дух покажется похожим на обычного человека, только кривоногого, с длиннющими кривыми руками и с горбом на спине. Ежели же какой смельчак подойдет-подберется поближе, то заметит, что никакой это не горб, а плавник, как у рыбы. Позади же тащится по земле такой же, как у рыбы, хвост. У Упиниса и глаза – рыбьи. Светлые, вроде бы и не живые. На кого такой взгляд попадет, тот сразу весь разум теряет, идет на реку да бросается в омут с головой.
Боялись местные жители Упиниса не на шутку, приносили жертвы – щук, уток, чаще же всего – цветы. Речной дух васильки любил, колокольчики, желтые купавницы, лилии. Вот и плели девы венки, бросали в воду – прими, Упинис, не гневайся, да почаще будь милостив.
Со стороны Черного леса к броду вела неширокая дорога, поросшая по краям густым кустарником, а кое-где обложенная по обочинам камнями. Вот на этой-то дороге и показался отряд всадников и пеших, да еще возы, телеги, рогожками крытые. Большой отряд, около сотни окольчуженных воинов с мечами, копьями, со щитами. Ехали-шли не быстро, но и не медленно, лишь задержались немного у брода. Ехавший впереди всадник на вороном коне остановился, глянул на коричневатую воду, задумался. После недавних дождей брод вполне мог оказаться непроходимым.
– Оставим возы здесь, – подумав, приказал всадник. – С ними – дюжину охраны. Остальные – за мной.
Пустились вброд кони и люди. Взбаламутили воду, и впрямь оказалось глубоко, да и течение – пустые-то