Станция Солярис. Алексей Корепанов
сказал я, наблюдая, как он выкручивает у куклы руку.
Ответа опять не последовало. Мужчина с кислым лицом молча и сосредоточенно продолжал свое занятие.
– Я знаю, где их искать, – повторил я на всякий случай, уже понимая всю бесполезность разговора. Впрочем, я понимал это еще до его начала. – Можно им помешать.
– Туда нам и дорога, – недружелюбно заявил истязатель кукол.
Он подержал сломанную игрушку еще немного, отшвырнул, серьезно посмотрел на меня грустными глазами и скрылся в подъезде.
Вот и все. Глас народа, как говорится…
И все-таки я должен был использовать последний шанс.
На улицах было на удивление много людей. Они поодиночке стояли у подъездов, сидели на тротуарах, бесцельно бродили вдоль домов. Они ждали.
Мне вспомнился старый рассказ: однажды всем приснилось, что через день они умрут. Думаете, кто-то пытался сопротивляться? Нет, вечером все просто легли спать. Здесь получалось нечто похожее.
Унылое серое небо цеплялось брюхом за крыши домов, тишину нарушало лишь шарканье подошв по тротуару. Люди ждали.
– Послушай, друг! – произнесли рядом, и я очнулся от невеселых размышлений.
Снизу вверх смотрел на меня задумчивыми глазами карлик. Карлик очень смахивал на гофмановского Циннобера. Голова его торчала прямо из плеч, короткое туловище походило на бочонок и неуверенно держалось на сравнительно длинных и тонких ножках. Его костюм состоял из засаленного жилета, из-под которого высовывалась грязная майка, и брюк, кончающихся где-то на полпути между коленями и босыми ступнями. Тонкие губы карлика растянулись в грустной извиняющейся улыбке.
– Сегодня ночью ко мне пришли сожженные руки, – доверчиво сообщил Циннобер и часто заморгал. – Я лежал, не мог заснуть, а они открыли дверь – и ко мне.
Карлик замолчал и вздохнул. Откровения его были вполне в стиле Гофмана.
– Ползли, ползли, уцепились за одеяло и прямо на грудь. Вот сюда. – Карлик ткнул пальцем в грязную майку. – Пошевелились, прижались ладошка к ладошке и затихли. Так всю ночь мы и пролежали.
Циннобер снова вздохнул и грустно и выжидающе посмотрел на меня. Надо было что-то ответить.
– А потом они ушли?
Карлик заморгал еще чаще и окинул меня взглядом, полным удивления.
– К-как ушли?… – пробормотал он, запинаясь, и с сожалением покачал непомерно большой головой, покрытой редкими кустиками седых волос. – Ты разве не видишь, друг? Вот же они, под плащом.
Он распахнул жилет и еще раз продемонстрировал ветхую майку. Глаза наши встретились, и я прочитал в его взгляде тихое сострадание. Он сочувствовал моей слепоте.
– Голубая Танцовщица умерла, а я так ее любил, – кротко признался карлик, подтягивая короткие брюки. – Я бы отрезал ее руки и тоже положил на грудь… Но ее спрятали, и никто не хочет сказать, где… Ты не знаешь, друг? – В голосе Циннобера звучали мольба и надежда.
Я развел руками. Мне было очень плохо. Я ничем не мог ему помочь. Никому не мог помочь.
– Жаль.
Циннобер