Путь кочевника. Валерий Поволяев
сказал добрые слова, каждому обещал бросить из Острогожска письмишко, с каждым обнялся. В результате не заметил даже, как отключился. Утром очнулся— ни мути в голове, ни боли в висках… Сознание ясное, как стеклышко.
В окно квартиры, в которой теперь будет жить другой человек, робко заглядывало серое северное солнце. Час был еще ранний, день – воскресный, в Североморске стояла тишина. Те, кому надо было находиться в море, уже вышли туда, тем, кому было положено спать, спали. Воскресенье есть воскресенье.
Долго еще север будет сниться мичману Яско, – может быть, даже до гробовой доски. Говорят, что север людей от себя не отпускает, держит специально, прочно держит… Так будет и с мичманом, он это понимал прекрасно и был, в общем-то, не против: приятно будет в теплом ночном Острогожске видеть северные сны.
13
Собственно, на севере Яско видел, в свою очередь, острогожские сны – летние, ясные, в основном из детства, в котором самыми счастливыми днями были каникулы.
Главным местом действия тогда была река, точнее, две реки – Острогоща, которая тогда еще не пересохла, и Тихая Сосна. Все-таки самой важной для пацанов была Тихая Сосна.
Тихая Сосна впадала в Дон и для Острогожска значила не меньше, а даже больше самого Дона. Рыбы в ней было столько, что хоть ведром черпай. Водились сазаны и голавли, красноперки и густера, подлещики и караси, щука и налим – полный речной набор, словом. Лучшая рыбалка у Толи Яско, а потом и у Валеры была с дедом. Уходили они, как правило, с ночевкой. Дед любил ночевать на Широком, как местные народ звал самый рыбный отрезок Тихой Сосны (в том, что он был самый богатый, Толя был уверен на сто процентов), там дед, прежде чем приняться за дело, доставал из кармана кисет, в котором имелось специальное отделеньице для газетной бумаги, нарезанной ровными дольками.
Из одной такой дольки дед сворачивал аккуратную «козью ножку», набивал ее самосадом собственного производства, табачок уминал попрочнее желтым, обкуренным указательным пальцем правой руки и ловко поджигал цигарку спичкой. Опыт по этой части имел большой, всегда прикуривал с одной спички, материал не расходовал: спички для него были таким же важным предметом, как и табак, томящийся в кисете.
В запахи травы, воды, рыбы, пространства вплетался свой запах, дедов – домашнего тепла, хорошо просушенного табака, – дыма того самого, дух которого сыну нравился. А дальше начиналась рыбалка. Иногда попадалась и крупная рыба – мясистые сазаны, редкого темно-золотого цвета, словно они не меньше месяца загорали на солнце, щуки, ожесточенно клацающие зубами, красноперые лобастые голавли. Хоть и считалось, что всякая рыбалка сопровождается доброй ухой, у деда это правило не считалось главным. Конечно, уха на рыбалке – это хорошо, но лучше ухи – местная острогожская каша, которую в здешних краях называют полевой, маленький Яско догадывался, что она существовала еще у казаков, которые выходили в поле охранять государственные рубежи, – поэтому эта еда и называлась полевой.
Была она вкусна до восторга. Готовить ее было легко, никаких отходов, как, допустим,