Четвёртая пуля. Виктор Вучетич
Так что пока в данной ситуации осечки быть не должно. А впрочем…
Сибирцев долго раздумывал: брать с собой деда или ехать в Сосновку, так сказать, инкогнито. В пользу первого решения говорило то, что Егор Федосеевич – лицо хорошо известное Маркелу. Всю жизнь в церковных сторожах проходил, худо-бедно, тайны какие-то знает, немало повидал на своем веку. А что он такая балаболка – это даже к лучшему: глядишь, если какое не то слово с языка сорвется, какой с него спрос?
– Так, говоришь, праведны дела мои? – словно между прочим спросил Сибирцев.
– Дак ить так, милай, – дед сосредоточенно откусывал от толстого бутерброда, – коли человек хороший, с им и благодать. Ты, Михал Ляксаныч, за меня-то не боись, я кады надо, слова лишнего не молвлю. И к Маркелу мы, надо понямать, не щи хлябать едем. Ягорий-то, он все чует. Как скажешь, так и будить. Ахвицер ты, и дела у тя до нево су-урьезные… А Яков-то Григорич – на то воля Божья, а иначе чево ишшо у нас есть, акромя воли его? То-та и оно. Не сумлевайся… А письмецо ты, милай, – дед кивнул на листок, который Сибирцев положил на свой сидор, словно не зная, что с ним делать, – ты ево тово, не надо ево хранить, от греха-то…
«Это верно, – подумал Сибирцев, усмехнувшись про себя. – Ишь ты, а дедок-то у нас, оказывается, тоже конспиратор. Знает, что надо, чего не надо, где опасность таится. На вид-то сморчок сморчком, а лысая башка, вишь ты, работает. Соображает. Записка действительно опасна. Только откуда он знает, что в ней написано?.. Как откуда? Маша ж ее вот прямо так ему и отдала, значит, наверняка прочел. Ну да Бог с ним, тем более, что ничего в этой записке опасного-то, в общем, нет. Илью только зря Машенька помянула. А так-то – письмо и письмо, обычная любовная записка. Но все-таки прав дед, лучше от греха подальше».
Сибирцев достал из брючного кармана коробок спичек, свернул Машино послание трубочкой, чиркнул и долго держал письмецо свечкой, пока не обожгло пальцы. Сдунул пепел с ладони, взглянул в тоскливые почему-то глаза деда.
– А каков он, Маркел-то наш?
– Су-урьезный мужик, – качнул головой старик.
– Ишь ты… А живет в Сосновке давно?
– Да ить как сказать, годов-то за три разве, милай. Оне приехали-то кады ж… А как батюшка Пал Родионыч-то церкву красили. Да ить ета, милай, усе четыре набежить.
– Понятно. Четыре, значит. В восемнадцатом.
– Ага, ага, милай, – радостно согласился дед.
– Ну-ну, – задумчиво протянул Сибирцев, ложась на спину. – Сам серьезный, говоришь? Это хорошо, что серьезный. С дураками-то дела не делаются, верно, Егор Федосеевич?
– Ета да, милай.
Сибирцев сунул под голову мешок и лег на спину. Тихо было. Тень от брички прохлады не давала, однако и пекло теперь вроде бы поменьше. Покачивался на корточках дедок, мелко откусывая хлеб с тушенкой, стряхивая крошки с хилой бороденки. Сибирцев взглянул искоса на босые нога деда, пальцы его в черных трещинах и снова подумал: как жить-то