Электрический бал. Михаил Жарчев
хрен его оттедова выгонишь теперь. Пьёт и жрёт, говорят, чрезмерно, в спальне с баронессой милуются.
– Мерзавец! – Князь стукнул по столу так, что подпрыгнули пустые рюмки. – Предатель! Я, значит, из него человека делаю, а он!
Князь почувствовал, как гнев вихрем беснуется у него внутри.
– Немедля прикажи запрягать, едем к баронессе! Я уж выведу его на чистую воду!
– Но как можно, пьяны-с. Да и вьюга.
– Запрягать! – крикнул князь, и голос его сорвался на фальцет.
В санях было холодно. Возница хлестанул лошадь, и та лениво потащила сани по липкому снегу. Князь укрылся овчиной и тут же задремал. Ему приснилась огромная брюква в корсете, которую он ведёт под руку по улицам Парижа.
Сани подпрыгнули на кочке, и Поль разлепил глаза. Они еле-еле плелись по размотанной дороге. Князь уже протрезвел и пожалел обо всей затее. Заявляться к баронессе, конечно же, было нельзя. Это разрушило бы весь его хитроумный план по возвращению той чудной вещицы, которую он имел неосторожность проиграть старушке в карты. Поль уже было хотел крикнуть вознице поворачивать, как в небе что-то вспыхнуло. Вспышка эта была ярче, чем что-либо, что он видел в жизни. Будто сам рай разверзся над его головой. Князь на мгновение ослеп, а потом увидел кривую ветку молнии, которая вонзилась в спину пегой лошадки. Затем молния исчезла, и мир потемнел обратно. Лошадь дёрнулась и рухнула в липкую слякоть.
Весь хмель вышел из Поля. Он откинул овчину, спрыгнул с саней и подбежал к вознице. Тот склонился над телом лошади и рыдал.
– Бедная, ох, бедная, – причитал он, мотая головой. – Это кто ж поверит? Молния зимой!
Князь склонился над мелко дрожащей лошадкой и положил руку ей на голову. Пасть лошади открылась, но ни звука не вышло из неё. Глаз животного, как показалось князю, удивительно мудрый глаз, внимательно следил ним.
Поль поднял глаза в сероватое небо:
– Да уж, свезло так свезло…
Глава II
Fortune
Радуюсь, что снова наступил тот час, когда я могу, отвлёкшись от дел суетных, написать вам, дорогая М.
Расстояние, которое нас разъединяет, делает мою жизнь невыносимой каторгой. Порой закрываю глаза и представляю, как мы вальсируем в пустой зале под немыми взглядами портретов. Ваше невесомое тело, поддерживаемое моей рукой, скользит по мраморному полу, голубая лента переливается в лучах солнца. Уготовил ли нам Бог хотя б ещё одно робкое свидание? Вечно храню у сердца открытку с вашим фотографическим изображением.
Обустройство моё проходит хорошо. Так хорошо, что застрелиться хочется. Приезд мой – здесь что-то вроде события. Все вокруг исполнены ко мне притворным почтением, граничащим с самым нахальным лизоблюдством. Разве что из пушек не палят в мою честь. Но при этом ни на секунду не дают забыть, что я чужак.
На днях граф Шереметев пригнал к участку отличнейших гнедых рысаков. Превосходных, скажу вам, рысаков. Такие целое состояние стоят. Не откажите, говорит, Виктор Георгиевич, принять. Я на него уставился в неверии. А он как ни в чём не бывало: не лично же вам, а только министерству в пользу. А сам левым глазом подмигивает.