Навье и новь. Книга 1. Звездный рой. Игорь Горев
врага.
– Хм, – Причиняющий боль – надо же, так меня ещё никто не обзывал. Палач, изверг, садист, были и другие прозвища… Впрочем, мне ли обижаться. – Тут Я (мы легко видим себя другими, выдавая желаемое за действительное, нам куда легче разговаривать с самим собой, с тем, кто всегда простит и пожалеет, чем с палачом) пожал плечом и отмахнулся, дескать, не стоит заморачиваться…
– Ты-то кто, – уставился я на свою замечательную копию, невольно сравнивая с оригиналом и переходя сразу на доверительный тон.
– Шутим.
– Так был палач, только что, вот тут. И… не понимаю.
– Быть палачом и больше никем – это приговор. Радуйся, что в тебе разглядели ещё кого-то, хотя все твои прежние поступки омерзительны.
– Да?!
От самого себя я не ожидал такой самокритичности и сразу поверил в подвох происходящего. Мне очень захотелось схватить пальцами собственное лицо напротив, оттянуть кожу, сорвать с наглеца чужую личину (но он уже сорвал с себя маску!).
Меня сдерживало одно: нежелание снова увидеть того, с кем ассоциировались мои страдания.
– Послушайте, кто бы вы ни были – вы лицемер.
Разговор напоминал схватку, где дистанция то сокращалась, то снова отбрасывала противников в сторону
– Я? Да, и ещё какой! Я с лёгкостью прощаю себе то, что в других терпеть не могу. Я неизлечимо забывчив, когда нужно забыть неприятные факты совсем не геройского характера, и я же мстителен и не умею прощать обиды. В общем, я — это движение в одну сторону, в ту, куда мне в данный момент очень захотелось.
И если в эту сторону только что горел красный, к чёрту красный! Мой светофор всегда зеленый!
– А как же остальным? Мне, допустим.
Двойник смерил меня презрительным взглядом.
– Подождёте, не облезете. Учитесь терпению, в конце концов.
– Ваше мировоззрение – мировоззрение моего палача. Допускаю, что вы и есть он. Может быть, прекратим лицедейство?!
– А вам бы этого хотелось? – моё лицо напротив стало елейно-слащавым, глаза осоловели и чуть ли не подмигивали запанибратски.
– А то что? – во мне снова просыпалась присущая мне боевитость, внутренняя пружина скрутилась до упора.
– Палач.
Рот продолжал широко улыбаться. Слово «палач», оказывается, легко произносить добродушно улыбаясь.
Пружина тут же потеряла все свои атомные связи, придающие ей свойство упругости, стала податливой и мягкой. Дрогнувшими губами прошептал и поник:
– Так кто же ты?
– Я же говорю тебе: радуйся! Твоя боль ещё не окончательный приговор в последней инстанции. Да, жизнь свою ты захомячил.
Видимо у меня было такое выражение лица, что двойник всплеснул руками и громко захохотал.
Говорят, я могу смеяться заразительно.
– Захомячил, захомячил, ну признайся же, наконец.
– Мне ваш жаргон непонятен.
– Вот порадовал, так порадовал, до слёз. Хомяк – это грызун такой…
– Учились… в высших школах.
Весёлый мой собеседник,