Навье и новь. Книга 1. Звездный рой. Игорь Горев
бессмысленных гласных и согласных звуков:
– Как о-рущего?..
– Из меня неважный математик, если не сказать больше, но что-то подсказывает, что если математика часть этого мира, его логически-цифровое выражение, то уравнение, о котором мы уже с тобой говорили, должно иметь законченную и гармоничную форму. И неизвестные в нём до поры до времени, их обязательно откроют и поместят там, где нужно.
Так вот, если формула давно открыта людям и можно просчитать заранее результат, тогда почему у исписанной доски жизни всё повторяется снова и снова: учитель строг, ученик знает «за что» и всё равно возмущён: «За что!» Ученик неразумен? Тупица каких свет не видывал? Или упёртый лентяй?
Или всего помаленьку?
Я замолчал, молчал и я. Ночь искрилась над нами и темнела внизу.
– Если бы ты пил из чистого источника, я не стал бы мыть в нём проклятый инструмент.
Начинаю без отвращения рассматривать близкое, много раз виденное отражение, знакомое до каждой родинки, до чёрточки. В голосе слышалось сожаление и сострадание. В голосе палача.
– Когда боль посещает тебя, не обвиняй никого: ты был чистым источником, а стал временем. Нетерпеливые секунды счастья своей никчёмной суетливостью замутили прозрачность воды, такую воду пить не хочется – она вызывает отвращение.
– Счастье – отвращение?!
Вырвалось само. Сегодняшняя ночь стала откровением и была поучительна, но такое словосочетание звучало кощунственно. Чем жить тогда! О чём мечтать! К чему стремиться! Все мои оба Я возмутились и восстали. Все, кого я знал и все, кого никогда не видел – все жили счастьем, они трепетно желали его и всеми силами боролись за него. О счастье молились во дворцах посреди роскоши, и в бедных хибарках.
Счастье, кажется, единственное мерило на свете, которое объединяло людей в их устремлениях (один еврей, правда, заметил другое объединяющее мерило – деньги, но каждый делает выводы в меру своей испорченности, я так думаю).
– Однажды на всю страну показали счастливое лицо девушки спасшейся при пожаре в каком-то ночном клубе.
Девушка кричала о счастье спасения и ни слова о соседке по столику, которую она грубо оттолкнула в узком проходе. Та упала под ноги обезумевшей толпы, образовался спасительный затор, одно мгновение: «… я выскочила, ещё и шубу успела в гардеробе забрать».
Думаешь, спасённая укоряла потом себя? Нисколечко, она уже и не помнила всех подробностей, своя память тем и хороша, что она всегда в услужении и никогда – госпожа. Госпожою её делает совесть. Явление редкое, когда речь заходит о счастье.
– А я считал себя счастливчиком… до того, как врачи вынесли приговор, обнаружили во мне…
Опять же вырвалось самопроизвольно и задумчиво. Так что же счастье недостижимо? Нет, нет, не так: счастье запретный плод, так что ли получается?
– Ты плутаешь в потьмах.
Лицо собеседника стало бледнеть и растворяться, пока полностью не исчезло, как будто ночь обрела кислотные свойства. Я остался наедине со светлячками. В детстве они радовали меня, потом…
Куда