1984. Скотный двор. Да здравствует фикус!. Джордж Оруэлл
девушки была мягкой и теплой. Он развернул Джулию к себе, она прильнула к нему упругим и податливым, как вода, телом. Их губы слились воедино, и это совсем не походило на те жадные поцелуи, какими они обменивались прежде. Когда лица их разошлись, они вдвоем глубоко вздохнули. Дрозд перепугался и упорхнул, шумно трепеща крыльями.
Уинстон прижался губами к ее уху.
– Сейчас, – прошептал он.
– Не здесь, – шепнула в ответ девушка. – Вернемся в укрытие. Там безопаснее.
И они поспешили обратно на лужайку, не обращая внимания на треск сухих сучьев под ногами. Стоило же оказаться в кольце молодой поросли, как она повернулась к нему. Оба дышали часто, но в уголках ее рта вновь играла улыбка. И да! – все было почти так, как во сне Уинстона. Почти так же порывисто, как ему и виделось, девушка сорвала с себя одежду, а когда отшвырнула ее в сторону, то именно тем бесподобным жестом, который, казалось, отправлял в небытие всю цивилизацию. Тело ее ослепительно белело на солнце. Какое-то время Уинстон на него не смотрел: не мог отвести глаз от веснушчатого лица с легкой, дерзкой улыбкой. Уинстон опустился перед ней на колени и взял ее за руки.
– У тебя прежде такое бывало?
– Конечно. Сотни раз… ну, по крайности, множество раз.
– С партийцами?
– Да, всегда с членами Партии.
– И с членами Центра Партии?
– Нет, только не с этими свиньями! Хотя среди них полно таких, кто при случае своего не упустит. Не такие уж и святоши, какими выставляются!
Сердце Уинстона забилось чаще. Она занималась этим много раз, ему хотелось, чтобы счет шел на сотни, на тысячи! Все, что свидетельствовало о развращенности нравов, наполняло его безумной надеждой. Кто знает, может, Партия давно прогнила и культ усердия и самоотречения – мишура, скрывающая порок. Если бы он мог заразить их всех проказой или сифилисом, то сделал бы это с превеликой радостью! Лишь бы они гнили, слабели, распадались на части!
Уинстон потянул ее вниз, и они оказались на коленях лицом к лицу.
– Послушай, чем больше мужчин у тебя было, тем больше я тебя люблю! Понимаешь?
– Да, вполне.
– Ненавижу чистоту, ненавижу праведность! Пусть добродетель исчезнет вовсе! Я хочу, чтобы все были развращенными до мозга костей.
– Тогда я подхожу тебе, милый. Я как раз такая!
– Ты любишь этим заниматься? Не только со мной, я про сам процесс…
– Обожаю!
Именно это он и хотел услышать. Не любовь к одному человеку, а животный инстинкт, примитивное, незамысловатое желание. Именно эта сила способна разорвать Партию на части. Он напрягся, тело девушки вжалось в траву, среди рассыпавшихся диких гиацинтов. На этот раз ему не мешало ничто… Наконец их дыхание выровнялось, они отпрянули друг от друга в приятной истоме. Солнце припекало жарче. Обоим хотелось спать. Уинстон потянулся к сброшенной одежде и прикрыл девушку комбинезоном.
Через полчаса он проснулся, сел и принялся разглядывать веснушчатое лицо