Саттри. Кормак Маккарти
и где она? Я б ее за шею обнял.
Ну, только с моста не прыгай.
Ни за что б и не стал.
Похоже, прыгают всегда в жару.
Погода еще хужее станет, сказал тряпичник. Дрянь погода. Предрекаю тебе.
Девушка та повидать тебя приходила?
Никто меня видать не ходил.
Он ел фасоль из жестянки латунной ложкой.
Я с ней еще разок поговорю, сказал Саттри.
Ну. Взял бы ты себе вот тошки хотя б.
Саттри поднялся. Мне пора, сказал он.
Не торопись.
Надо идти.
Приходи еще.
Ладно.
Поднялся легкий ветерок, и он, пересекая реку обратно, уперся ногами в стойки кормы и навалился на весла. Воды сквозь плохо проконопаченную обшивку ялик набрал довольно, чтобы утренний улов в нем плавал, и рыбин носило по всем гнутым пайолам с облезающей краской, тупо стукая друг об дружку. Из швов торчали растрепавшиеся концы каболки и покачивались в грязной воде среди кусков наживки и клочков бумаги, и сор нырял и подымался, а неумолчный сток речной воды пел из-под жести одной чиненой лопасти. И так вот, наполовину притопнув, ялик тащился с переменчивой вялостью и неходко. Поближе к берегу рыболов свернул вверх по реке и продолжал грести. Черные семейства в ярких воскресных нарядах, рыбачившие у кромки реки, угрюмо наблюдали за его продвижением. Траву украшали ведерки и корзины с обедами, а на одеялах, от ветра прижатых по углам камнями, выставляли напоказ темных младенцев.
Достигнув плавучего дома, он посушил весла, а ялик рыскнул и тяжеловесно успокоился у прибитых там автопокрышек. Он замахнулся концом в руке и пришвартовался. Ялик покачивался и неповоротливо скользил, а вода на дне плескалась. Рыба в ней вяло дергала хвостами. Саттри потянулся и потер себе спину, поглядел на солнце. Стало уже очень жарко. Он прошел по палубе, толкнул дверь и шагнул в рубку. Внутри доски, казалось, прогибались от жары, а с балок под жестяной крышей капали бусины смолы.
Он прошел по каюте и растянулся на шконке. Закрыв глаза. Слабый ветерок из окна колыхал ему волосы. Барка слегка подрагивала на реке, а одна стальная бочка под днищем вздулась от жары, меланхолично бумкнув. Глаза отдыхают. Это притихшее и сбивчивое воскресенье. Сердце качает под грудиной. Кровь в своих предписанных обходах. Жизнь в крошечных местах, узеньких щелочках. В листве – жабий пульс. Утонченная клеточная война в капле воды. Декстрокардия, сказал улыбчивый врач. Сердце у вас право. Ссохлось от непогоды и без любви. Кожа натянулась и лопнула, как перезрелый плод.
Он тяжело повернулся на шконке и приложил один глаз к щели в переборке из грубых досок. Там мимо текла река. Cloaca Maxima[1]. Смерть от утопления, тиканье часов мертвеца. Старые жестяные часы на дедовом столе грохотали, как литейный цех. Нагнулся попрощаться в желтой комнатушке, смрад лилий и благовоний. Он вытянул шею мне что-то сказать. Я так и не расслышал. Он просипел мое имя, хватка выдавала в нем хрупкость. Его впалое и траченное лицо. Мертвые б забрали живых с собой, кабы могли, я отпрянул. Посидел в плющом обвитом саду, который своим неумолчными кожистыми поползновениями
Большая клоака