Блуждающий свет за окном. Марина Сарычева
городским, деревенскую жизнь не понять! У вас удобства прямо под рукой, нужно лишь в ванную зайти да кран открыть. А здесь у нас удобств нет. Воды натаскать надо? Надо! Дров наколоть надо? Надо. Еще печку протопить, в бане крышу починить, траву на участке скосить…
Я посмотрела на высокую, колышущуюся под ветром траву. И когда это он в последний раз ее косил?
– В лесу, вон, ягода пошла, – продолжил дед. – Закупщик завтра из Шатуры приедет, а у меня еще и ведра не собрано! А вам, городским…
Речь старика внезапно прервалась. Издав тихий протяжный стон, он запрокинул назад свою страшную голову и заскрежетал зубами. Его жесткие, крепкие кисти судорожно сжались в кулаки.
Я мигом соскочила с завалинки и испуганно уставилась на деда. Привалившись к стене, он теперь дрожал всем телом, словно в сильнейшем малярийном ознобе. Дыхание со свистом прорывалось сквозь сжатые зубы, морщинистое лицо приобрело какой-то серый оттенок, зрачки полностью закатились под верхние веки.
– Что с вами, дедушка? – в панике крикнула я. – Может, «скорую»?
Старик не отвечал, продолжая мелко трястись. Противно скрипели стиснутые зубы (свои или вставные – поди, разбери!), под кожей век бешено перекатывались глазные яблоки. Прошло около минуты… Дрожание, наконец, прекратилась, на лбу выступили крупные капли пота.
– Не надо «скорую», – еле слышно выдавил он. – Не поможет мне никакая «скорая». Зажился я на этом свете, ох, зажился! Вот только внука дождусь и сразу помру.
Старика, вроде бы, отпустило, и я вздохнула с явным облегчением, поскольку позвонить в «скорую» из Нелидовки было непросто. Узнать, где пригорок, с которого можно поймать сеть, я так и не удосужилась, а бежать что есть мочи в сельский магазин и врываться туда с криком: «Дайте мне телефон, Макарычу плохо!» было губительно для моего расследования, поскольку пришлось бы объяснять бабуле, что я делала во дворе у Багрова.
– Ну, не надо, так не надо, – быстро пробормотала я. – Пойду я, пожалуй…
– Иди, – промолвил Макарыч уже заметно окрепшим голосом. – Иди и не оборачивайся.
Его последние слова оказали на меня странное действие. Я тут же поднялась с завалинки и, не прощаясь с дедом, размеренным шагом двинулась в сторону калитки. Не то, чтобы я совсем отключилась, но восприятие окружающего существенно изменилось, словно вокруг меня вдруг выросла прозрачная стена. Свет как будто убавил яркость, объекты пейзажа отдалились и стали какими-то плоскими, звуки приобрели вязкость и гулкость. «Не оборачивайся, не оборачивайся, не оборачивайся», – монотонно крутилось в моем мозгу, и любая попытка повернуть голову наталкивалась на заметное сопротивление шейных мышц.
Выйдя за калитку, я все тем же механически-размеренным шагом пошла по деревенской улице и, только миновав несколько ближайших домов, смогла остановиться. Мышцы шеи по-прежнему слушались плохо, но ноги, к счастью, оказались более покладистыми и, по моему приказу, развернулись