Найденные во времени. Александр Козин
своих поэтических фотографий.
– Это – «На горах Вавилонских».
Мы увидели две обнаженные пышные женские груди, сдвинутые друг к дружке ладонями их лежащей хозяйки, ни тело, ни лицо которой, впрочем, в кадр не попали.
На другом снимке совсем юная обнаженная девушка сидела, откинув далеко назад голову, плечи и руки, на которые она опиралась. Сидела она по-турецки, только пятки были раздвинуты больше, чем на ширину плеч.
– «Эсфирь», – назвал Эдик.
– А почему Эсфирь? И что это такое? – спросила Галя, то приближая свое лицо к фотографии, то отдаляя его от нее.
– Это из мифологии. Я потом тебе дам почитать про эту легендарную женщину, – бросила Соня. Просматривая фотографии, она цокала языком, шептала «гениально», но, не забывая при этом периодически взглядывать на Вадика, исследуя его реакцию.
Соня постаралась побыстрее протасовать снимки. Эдик, видимо, что-то понял и достал второй конверт.
– Этот цикл называется «Россия», – пояснил он. Оказалось, что все снимки сделаны на какой-то подмосковной свалке. Я, как и все, разглядывал старушку в черном, наклонившуюся, чтобы достать что-то из мусора, а перед ней намного ближе к объективу выклевывали грязь три вороны. В результате, старушка выглядела едва ли крупнее их.
– «Земля-матушка», – пояснил Эдик.
– Вот это поэзия! Какие образы! Просто находка! – воодушевилась Соня. – А? Каков ракурс!
Галя хотела что-то спросить, но, взглянув на Соню, промолчала. На одном из снимков чумазый мальчик дет десяти, в одних трусах прижимал к груди обглоданный, заплесневелый батон хлеба. Он был окружен пятью собаками, жадно глядящими то ли на хлеб, то ли на лицо мальчика.
– «Пятью хлебами», – продекламировал Эдик.
Соня в восторге захлопала в ладоши. Вадик смотрел на Соню. Галя переводила взгляд со снимка на каждого из нас. Но спросить не решалась. Потом вдруг произнесла:
– Эдик, ты поэтично гениален хотя бы потому, что попади любой из этих снимков к какому-нибудь кэгэбэшнику, лет пять тебе было бы гарантировано за искажение социалистической действительности. А поэты-то всегда страдали, сидели, гибли… Особенно гениальные поэты. Вот я и думаю, когда же наш черед?
– Это еще не все! – вошел в азарт Эдик. – Вот, глядите: «Христианин».
Со снимка смотрел небритый, морщинистый старик. Он был сфотографирован сверху, отчего голова его была огромной, а по мере приближения взгляда к ногам он непропорционально уменьшался. Грязная рубаха была без пуговиц, и на обнаженной груди ярко сверкал большой нательный крест… Старик стоял среди мусора и смотрел вверх, но не в объектив…
– Мне пришлось снимать его скрытой камерой с большим увеличением с крыши конторы свалки, – горячо рассказывал Эдик. – А знаете, кто он? Бывший секретарь партбюро какого-то большого завода. Что-то там у него случилось, съехала крыша, стал молиться, ходить в церковь, его отовсюду выгнали, на работу не приняли никуда, жена от него ушла,