Увиденное и услышанное. Элизабет Брандейдж
хорошо, – сказал он, капая водой. – Боже милостивый. Даже не думай повторить – ты могла утонуть.
В ту ночь в комнате его детства она лежала в постели одна, слушая, как внизу муж рассказывает своим родителям о случившемся, передавая последовательность событий до странности методично, будто все заранее продумал.
– Ей повезло, – сказала его мать.
Когда на следующий день она позвонила, надеясь на сочувствие, ее мать холодно сказала:
– Нечего было кататься на лодке в твоем положении. Глупость какая.
У них родилась дочь, Фрэнсис, которую назвали в честь двоюродной бабки, довольно известной оперной певицы. Фрэнсис так и не вышла замуж и скоропостижно умерла, не дожив до пятидесяти. Кэтрин в детстве любила навещать тетю в городе, но мать отреклась от нее и произносила ее имя мрачным шепотом, будто та была смертельно больна. Фрэнсис была единственной родственницей Кэтрин, которая сделала карьеру, чья жизнь не определялась всецело чужими запросами. Так что для нее, наконец начавшей понимать свои собственные ограничения, назвать дочку Фрэнсис было маленькой победой.
Они купили кроватку, которую Джордж собирал не один час.
– В следующий раз инструкцию прочти, что ли, – недовольно сказала она.
Оказалось, что быть матерью тяжело, особенно когда от отца мало толку. Она думала, что, возможно, благодарна ему, и о многом не просила.
У них было несколько друзей, с которыми они познакомились в ресторанах рядом с университетом, по большей части с того же факультета, что и Джордж. Как пара они источали ощущение домашнего уюта, сердечность их была привычной, рутинной. Но, по правде, они редко говорили о чем-либо помимо быта. Он редко доверялся ей, и в свою очередь она старалась не задавать серьезных вопросов; возможно, в глубине души она понимала, что он постоянно изменяет ей, и все же не могла это признать в полной мере. Гордость не позволяла. Вместо этого она делала выводы, наблюдая, как он выглядит, как двигается, как он мрачно смотрит, а если они все же занимались любовью, потом он улыбался так, будто сделал ей одолжение.
Шли месяцы, и она поняла, что он живет сразу две жизни – одну с ней и Фрэнни, в которую он был рассеянно включен, а другую – в городе, где мог притвориться прежним собой и разгуливать в старом замшевом пальто из Армии спасения, воняя сигаретами. Иногда он возвращался поздно. Иногда приходил пьяным. Как-то в алкогольном угаре он заявил, что не заслуживает ее. Она могла сказать что-нибудь, чтобы подтвердить этот факт, но воспитание не позволило. Пока он спал, она лежала с открытыми глазами, планируя побег, хотя при мысли о том, что придется растить Фрэнни в одиночку, живя на половину его скудной стипендии, придется столкнуться с постыдными последствиями развода, у нее сдавали нервы. Женщины в ее семье не оставляли своих мужей.
Они были как двое попутчиков, случайно попавших в одно купе и не знающих, куда едут. Она чувствовала, что толком не знает его.
Она позвонила Агнес и упросила приехать, и несколько месяцев сестра ночевала