Октябрьский детектив. К 100-летию революции. Николай Лебедев

      В Воронеже населению продавали только по 5 фунтов муки в месяц, в Пензе продажу сначала ограничили 10 фунтами, а затем вовсе прекратили. В Одессе, Киеве, Чернигове, Подольске тысячные толпы стояли в очередях за хлебом без уверенности что-либо достать. Еще в декабре 1916 года карточки на хлеб были введены в Москве, Харькове, Одессе, Воронеже, Иваново-Вознесенске и других городах, но по карточкам выдавали очень мало и нерегулярно[28]. За декабрь 1916 – апрель 1917 года Петербургский и Московский районы не получили 71 % планового количества хлебных грузов, на 80 % эта недоставка объяснялась отсутствием груза и лишь на 10 % – неподачей вагонов[29].

      Все это неизбежно породило волну стихийных бунтов, где едва ли не большинство манифестантов составляли женщины, и, оседлав которую, вышеозначенная «группа товарищей» ровно через месяц после получения денег от Мильнера заставила царя отречься от престола. Другими словами, британский план поражения, разработанный еще до начала войны, наконец сработал.

      Милюков в своих воспоминаниях приводит описание одного интересного инцидента приведенное В. Д. Набоковым, членом ЦК партии кадетов и управляющего делами Временного правительства:

      «В какой мере германская рука активно участвовала в нашей революции – это вопрос, который никогда, надо думать, не получит полного исчерпывающего ответа. По этому поводу я припоминаю один очень резкий эпизод, произошедший недели через две (после переворота. – Н. Л.) в одном из закрытых заседаний Временного правительства. Говорил Милюков, и не помню, по какому поводу, заметил, что ни для кого не тайна, что германские деньги сыграли свою роль в числе факторов, содействовавших перевороту. Оговариваюсь, что не помню точных его слов, но мысль была именно такова, и выражена она была достаточно категорично. Заседание происходило поздно ночью в Мариинском дворце. Милюков сидел за столом. Керенский, по своему обыкновению, нетерпеливо и раздраженно ходил из одного конца залы в другой. В ту минуту, как Милюков произнес приведенные мною слова, Керенский находился в далеком углу комнаты. Он вдруг остановился и оттуда закричал: “Как? Что вы сказали? Повторите!” – и быстрыми шагами приблизился к своему месту у стола. Милюков спокойно и, так сказать, увесисто повторил свою фразу. Керенский словно осатанел. Он схватил свой портфель и, хлопнув им по столу, завопил: “После того как г. Милюков осмелился в моем присутствии оклеветать святое дело великой русской революции, я ни одной минуты здесь больше не желаю оставаться”. С этими словами он повернулся и стрелой вылетел из залы»[30].

      Итак, перед нами полнокровное признание, своего рода нотариально заверенная расписка о получении группой иуд «тридцати сребреников». Ибо, как заметил Игорь Яковлевич Фроянов, изучавший этот вопрос:

      «Как видим, ни Набоков, ни Милюков, ни министры Временного правительства, присутствовавшие при упомянутом инциденте, нисколько не сомневались в том, что “германские деньги сыграли свою роль в числе факторов,