Новая ментальность. Александр Воин
и противоречие между волчьей и мещанской моралью преувеличено и раздуто. Не случайно всякие фашизмы, анархизмы, новоментализмы черпали свои кадры именно из мещанства.
Другой момент, что относить к мещанству, а что нет? Стремление к благополучию, как цель жизни, боязнь сильных (хотя и нормальных в смысле морали) страстей и увлечений, равнодушие и враждебность ко всему, выходящему за пределы мирка благополучия, женитьба для устройства без любви, ладить с начальством, чтоб тебе хорошо было, соглашаться с общепринятым мнением, чтобы не вступать в конфликт с окружением, быть как все – это мещанство. Но соблюдать десять заповедей, в поте лица добывать хлеб свой, заботиться о своей семье и т. д. – это не мещанство, это обязательная часть нормальной духовности.
Выставка американской живописи
Среди зрителей много молодых, симпатичных, одушевленных. Экскурсоводы чешут взахлеб с восторгом и упоением от своей причастности к великому искусству, оттого, что вот они понимают это суперсовременное и такое сложное и приобщают к этому пониманию других. Так сказать, подвижническая миссия, «нести в народ» и главное, что нести? – великое, бессмертное и облагораживающее искусство.
А вот совершенно умилительная картинка; симпатичная и сама еще юная экскурсоводка, по виду кибуцница предводительствует стайку девочек-подростков. Она усадила их прямо на пол и, усевшись сама в середине, вдохновенно приобщает.
И только один ты, Воин, бродишь среди них мрачным Гамлетом, исполненный недовольства, раздражения и негодования. За что и на что? Разве эта цветущая юность, получающая столько удовольствия и восторга от выставки – не лучшее опровержение твоих теорий? Что мешает тебе самому приобщиться к ним и черпать из того же источника наслаждений?
Поверь мне, читатель, в ту минуту я был начисто лишен самоуверенности, я хотел приобщиться и быть как все. Я подошел к одной из экскурсоводок и послушал ее объяснения возле картины Поллака.
– Вот обратите внимание на масштаб этой картины и на ее динамизм. Pеволюционно в ней то, что в ней нет центра композиции. Во всех картинах до этого был центр, и благодаря этому существовала иерархия всего изображения в отношении к нему. Поллак разрушил эту иерархию.
Что мне делать с моим проклятым рассудком. Он мешает мне приобщиться и слиться в экстазе. Он подсовывает мне ехидный вопрос: А зачем? Зачем, собственно, нужно было разрушать иерархию? Я удерживаюсь от встревания, дабы не испортить идиллию. Я ведь и сам стосковался по подобной атмосфере, атмосфере вдохновения прекрасным …, но только без фальши.
А самой экскурсоводке подобные вопросы не приходят в голову. Для нее, как и для Поллака, надо полагатъ, борьба с иерархией в живописи столь же естественно прогрессивна, как и борьба с иерархией наследуемой власти в феодальном обществе. И она продолжает с восторгом:
– У этой картины нет ни