И пожнут бурю. Дмитрий Кольцов
они были двойняшками, в Алжир, на большой базар, прикупить добротных вещей, а заодно посетить хорошего врача-француза, дабы не обнаружилось невзначай какого заболевания у мальчишек, потому что Жёв поставил условие, чтобы они росли безо всякого изъяна в развитии и воспитании. По пути в Алжир никаких проблем не возникло, большой караван, в составе которого была та алжирка с детьми, спокойно добрался до города. На обратном пути поднялась песчаная буря, и караван остановился, чтобы ее переждать. Перед отправкой каравана в Алжире его караван-вожатых предупредили военные, что высока вероятность бури (которая в итоге и началась), а также активизации разбойников и сепаратистов. Но караван-вожатые, будучи гордыми жителями пустыни, проигнорировали предупреждения французов и повели караван в Оран. И во время экстренной стоянки они были вынуждены постоянно озираться по сторонам, в надежде, что незваных гостей не будет. Охраны они с собой не взяли, поскупившись на оплату ее услуг, которая резко возрастала во время неприятных погодных условий, а из оружия имели при себе лишь пару стареньких сабель, которые, судя по их дряхлому вижу, застали еще времена Саладина. Ну а опасения военных полностью подтвердились: ночью, когда буря стала утихать, а караван-вожатые расслабились и собирались отдыхать, из-за нескольких высоких барханов стали виднеться лошади. На лошадях сидели представители клана бен Али – всего двадцать семь всадников, вооруженных огнестрельным оружием. Никто в караване не заметил сепаратистов сразу, а потому те смогли молниеносно окружить небольшую стоянку, отрезав людям все возможные пути для спасения. Весь караван был вырезан, в том числе и алжирка с двумя младенцами. Верблюдов увели в один из мятежных оазисов. Через несколько дней забеспокоились в Оране. Был послан поисковый отряд по маршруту каравана. На следующий день после отправления отряд возвратился в город, везя с собой несколько тел. Среди них удалось опознать ту самую алжирку, у которой был распорот живот. Когда Фуле показали ее тело, он холодно спросил про детей (их не было среди привезенных трупов), на что ему ответили:
– Прости, старик, мы не нашли среди погибших детей. Вероятно, их либо забрали разбойники, либо их тела оказались навсегда погребены под толщами песка.
После этого у Фуле умерла душа. Он потерял последний светлый блик, разогревавший его черствеющее сердце. Он не горевал, не лил слез по погибшим детям, не находился в трауре и дня; не потому, что он был суровым и сильным духом мужчиной, а потому, что сердце зачерствело окончательно. Фуле ничего не чувствовал, словно погибли чужие ему люди, хотя даже чужие люди ужаснулись бы, узнав об устроенной сепаратистами резне. После потери последних близких людей Фуле полностью ушел в себя, посвятив оставшиеся годы жизни кузнеческому делу, которое не приносило ему ни удовольствия, ни малейшего удовлетворения, а только отдаленно вызывало отвращение, потому что Фуле свыкся со своей судьбой одинокого изгнанника и молчаливо