Мортем. Мила Алекс
цепляться. Он помнил ванну с розовой водой и неживое неподвижное лицо сестры. Такой финал его вполне устраивал. Он не стал запирать входную дверь, чтобы не пришлось её ломать. Не стал писать записку. Его близкие и так поймут, почему он оказался в этой ванной. Но ему не повезло в смерти, как не везло в жизни. Он не успел умереть. Его спасла Вера.
Феликс не помнит, как оказался в больнице. В специальной клинике, где на окнах решетки, и любую еду едят ложками. Здесь другие врачи, другие порядки и другие лекарства. Его глушили таблетками, уколами, капельницами – возвращали к жизни и ставили на ноги. Сколько времени Феликс провёл в больнице он тоже не помнит. Из воспоминаний осталась только стена, в которую он всё время смотрел, лёжа на кровати – светлые обои в тонкую золотистую полоску.
Его выписали во вполне сносном состоянии. Он понимал кто он, что с ним произошло и что ежедневно надо принимать лекарства. Он жил, как будто в полусне. Всё время хотел спать, путал день с ночью. Он жил от одного действия до другого. От одной пятиминутки до другой. Выполнял простые рутинные действия. Старался занимать себя чем-нибудь в течение дня. Это посоветовал ему врач. Это помогало прожить день. И выжить. Он не знал для чего, но для чего-то он должен был жить. Об этом говорили ему врач и Юрка, и Вера, и даже соседи, которых он не помнил, как зовут.
Из Дневника Феликса.
Когда я вышел из клиники, то снова начал принимать лекарства и ходить на приём к психиатру. А потом в один день мне это надоело, и я бросил. Сразу. Забросил таблетки в дальний угол, отказался от походов к врачу. Оставил только этот дневник. Писать его – это как поговорить с другом, с близким, понимающим человеком.
Доктор считал, что эти записи помогут мне вернуться к обычной жизни, которой живёт большинство людей. Что благодаря им я снова начну жить. Жить, а не просто выполнять привычные ежедневные действия. Иногда мне хочется снова начать замечать смену времён года, видеть красоту природы, знакомиться с новыми людьми, мечтать и исполнять мечты. И поэтому я сейчас пишу то, о чём больно вспоминать.
Мне казалось, что я никогда не смогу написать о Лере. Что руки не будут слушаться меня. Что слова не сложатся в предложения, и у меня не выйдет связного текста.
Сейчас я, кажется, готов написать о том, как потерял её. Только об этом. Я не буду писать о том, какой она была. Это невозможно. Я не знаю слов, которые могли бы описать её, их нет ни в одном языке. И не смогу объяснить, кем она была для меня. Слова «я любил её» здесь не подходят. Я жил ей и только ей. Я не понимаю, как жил, когда не знал её. И я не понимаю, как живу теперь, когда знаю, что её больше не будет. Никогда.
Это произошло после смерти бабушки, когда я начал приходить в себя. Вера, Юрка и Лера поддерживали меня. Вера приходила почти каждый день, непрерывно говорила сама и заставляла говорить меня. Задавала разные глупые вопросы, типа: «Расскажи, как прошёл твой день?», «Что ты делал, пока ждал меня?».
Лера не приходила. А я так ждал её! Она часто звонила, и мы долго разговаривали.