Слово под запретом. Суды в истории Церкви, I – XX вв.. Вячеслав Егорович Звягинцев
Своего» (Ин. 2:19—21).
Судя по всему, Стефан в своих проповедях не раз приводил слова о Храме, приписываемые Иисусу и понимаемые им как суд над Храмом55. А обвинение Стефана в богохульстве могли, в частности, усмотреть в его словах о пророчестве Иисуса, связанном с будущим разрушением Храма (Мк. 13:2, Мф. 24:2).
Вместе с тем, надо иметь в виду, что слово «рукотворенный», по мнению ряда исследователей, употреблялось тогда по отношению к языческим идолам. Применение этого слова к Храму – могло быть расценено как его хуление. В этом случае обвинители Стефана напрямую могли квалифицировать эти его слова как хулу на Храм, а «хула на Храм» тогда приравнивалась к «хуле на Бога», то есть к богохульству.
Следующий мотив, звучавший в выступлениях Стефана и вызвавший гнев иудейских иерархов, заключался в проповеди им распятого Мессии.
В Первом послании к коринфянам апостол Павел писал: «…мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн» (I Кор. 1:23).
Введение народа в соблазн тоже квалифицировалось в те годы как богохульство и идолопоклонство. В правовых нормах устной Торы, позже закрепленных в Мишне и Талмуде, это преступление стали обозначать термином «меситизм». Талмуд, в частности, прямо связывал приговор, вынесенный Иисусу, с этим понятием (Санхедрин, 43а).
Еще Э. Ренан подробно описал судебную процедуру «против „соблазнителя“ (месита), который покушается на чистоту религии».
О том, что Иисус обвинялся иудейскими иерархами в совершении преступления, именуемого введением в соблазн или развращением народа, евангелисты свидетельствуют косвенным образом (Мф. 27:63; Лк. 23:14; Ин.7:12,47). Однако практически никто из богословов и историков не занимался исследованием юридической составляющей «введения в соблазн», мало кто пробовал связать прозвучавшие в суде над Иисусом обвинения с правовыми нормами древнейших кодексов56. Тем более, никто не исследовал этот вопрос применительно к делу Стефана.
9. В чем же мог выразиться «соблазн»?
Как раз в том, о чем мы уже сказали – в критике Стефаном Храма и храмового культа. Иудейская сосредоточенность на Храме, как единственном месте, предназначенном для общения с Богом, для покаяния и отпущения грехов, не сочеталась с вселенским характером Иисусовой доктрины. Кроме того, по иудейским представлениям того времени, никак не сочетались слова «Мессия» и «распятый». Такое словосочетание понималось как преступное оскорбление образа Мессии, царя и победителя.
Согласно Деяниям, речь Стефана в суде последовала после вопроса первосвященника: так ли это? Что означало – подтверждает ли он показания свидетелей о произнесении им хулы на Бога, Моисея, Храм и закон? Или другими словами – признает ли Стефан вину в богохульстве?
Одни называют речь Стефана защитительной, другие – обвинительной. Правы и те, и другие.
Аверкий (Таушев) писал: «Сущность всей речи заключается в стихах 51—53: Стефан
Данн Дж. Д. Единство и многообразие в Новом Завете. С. 113, 137, 298.
Н. Т. Райт – один из немногих, кто полагал, что Иисус своими действиями и пророчествами в отношении Храма «тем самым помещал себя в категорию преступников, описанных во Втор. 13».