Сборник. Голубая кровь сайхов. Алия Шакирова
– гигантском временном пристанище смертных и бессмертных путешественников. Среди нескончаемых потоков чужих людей и нелюдей, которым нет никакого дела до моего горя и одиночества. Утопая в гуле поездов и электричек, не смолкающем ни днем ни ночью, заставляя тело вибрировать в такт. Терпя несносных зевак, кидающих презрительные взгляды, словно я – полное ничтожество, и редких гуманистов, окатывающих сочувствующими взорами, но этим и ограничивающихся.
Хорошо еще, бомжи разрешили остаться. Прежде думала, бездомные помогают друг другу и поддерживают в несчастьях, делясь последней краюхой хлеба. Ничего подобного! Большинство готовы перегрызть глотку за теплое место для сна, за кусок батона из помойки, за рваную тряпицу, спасающую от ночного холода, пробирающего до костей. Инстинкт самосохранения, будь он неладен. Все существа – разумные и неразумные, смертные и бессмертные – его рабы. Как бы ни считали мы себя цивилизованными, добрыми, интеллигентными, в момент, когда судьба на волоске, становимся животными. Наносная эмаль культуры и вежливости вмиг обращается в прах, осыпаясь, подобно пыли с древних артефактов.
Никогда бы не поверила, что опущусь до этого мира. И не опустилась, просто не ела…
Меня тошнило при одной лишь мысли, что нужно выживать. Жевать вонючие отбросы, укрываться грязным смердящим шмотьем, драться за клочок пола у батареи…
Во мне боролись инстинкт самосохранения и презрение к себе за скотское состояние, до которого докатилась. Я не мылась бог знает сколько времени. Воняла, как подзаборный пьяница, не просыхавший месяц. Подняться не хватало сил. Даже сесть – и то стало серьезной проблемой. Руки дрожали и непроизвольно подгибались, тело потяжелело, будто налилось свинцом, голова гудела и кружилась. Перед глазами все плыло, как на корабле при сильной качке. Когда чудилось, что от жажды горло вот-вот растрескается, подобно сухой глине, приходилось ползти к баллонам возле касс. Да, черт возьми! Ползти, на четвереньках, подволакивая непослушные ноги, семеня трясущимися коленями, отросшими ногтями шкрябая по глади каменного пола.
Похоже, вскоре мой вид пробивал на жалость даже самых жестоких, ненавидящих весь мир товарищей по несчастью… Несколько бомжей, прежде либо старательно игнорирующих меня, либо озверело оглядывающих при малейшей потуге приблизиться к мусорке, где могла заваляться какая-никакая еда и теплое тряпье, попытались накормить остатками гамбургера.
Я извивалась как уж, отбрыкивалась от полузасохшего, кем-то недоеденного бутерброда, с отпечатками кривых резцов. Думала, отстанут, бросят на волю судьбы, предрешенной в тот миг, когда Вселенная зашвырнула меня в чужой мир.
Но после недель безразличного отторжения бездомные не оставляли попыток облагодетельствовать приблудную жертву обстоятельств. В один прекрасный день бомж притащил старое изодранное детское одеяло. Трясущимися руками накрыл и ретировался.
Я впадала в спячку… и понимала, что это значит. Признаки близкой кончины изучила в институте назубок. Она, как кошка, подкрадывалась на мягких