Честь и Нечисть. Александр Гриневский
За телефон. Паспортный стол. Кто прописан? Такой-то такой-то, 1970 года рождения, афганец, награды, был женат, умерла в 2008-м, детей нет, шофёр в Леспромхозе. Сорок два года. А Маринке – двадцать девять. Тринадцать разница. Что-то сомнительно – шоферюга и Марина? Где пересекались-то? Идти надо. Тут Жирков нарисовался.
– Что, – говорит, – такой бледный? Съел поди, чего? – И ржёт. – Ты же вроде не на дежурстве? Давай по граммульке, здоровье поправим?
Послать бы его, но не хотелось перед всеми психом выглядеть, народ ещё в комнате обретался. Да мне и самому нужно было. По сто пятьдесят и перекурили. Стою, его не слушаю, о своём думаю. В голове прояснилось, спокойная злоба накатила, без истерик. Пойду сейчас, все точки над «и» расставлю. Отоварю с ходу и её, и его за милую душу, а потом и поговорим. Если что, застал их вместе, ревность взыграла. Отмажусь.
На окраине дом. Пинега внизу под обрывом разлилась, течёт лениво. Бани чёрные кособокие у воды, лодки цепями к вбитым колам прикованы. На противоположном берегу пойма заливная, луг зелёный, плоский, а на горизонте чёрная лента тайги выступает. Широко, вольготно. Небо глубокое, ветер задувает, облака катит.
Неказистый дом, старый, крыша в заплатах. У забора трава по пояс, штакетник потемнел от времени. Калитка кособокая приоткрыта.
Смотрю на эту халупу, себя распаляю. Такая, значит, жизнь тебе нужна? Квартира отдельная не устраивает? Да плевать мне, что тебе нужно! Ты мужняя жена, изволь соответствовать!
Дверь по-хозяйски распахнул – и в комнату. Думаю, если сейчас их вместе увижу, в бубен этому клоуну, без никаких вопросов. Так бы и поступил, да со света в тёмной комнате не разберёшь, где кто. Ещё и притолока низкая, пригнуться пришлось, чтобы головой не зацепить. Не получилось сразу.
В комнате мужик за столом сидит, спиной к окну, лица не разглядеть, только силуэт.
– Ну, что? – говорю ему с нажимом.
Надо же как-то начинать, если с ходу ударить не получилось. Тут и Маринку увидел. Сидит на кровати у стены. Сумка и чемодан неразобранные возле ног. Потом уже сообразил, ждали они меня.
Как её да на кровати увидел, меня и переклинило.
– Что, – спрашиваю, – сука, допрыгалась? А ты чего расселся? – Это я уже мужику. – Харю сейчас тебе раскурочу, а потом под статью подведу, мне что два пальца.
Он голову поднял, распрямился. Тогда его и разглядел. Голова почти вся седая – первое, что в глаза бросилось. Кряжистый. Руки, чёрные от загара, с венами перекрученными, спокойно на пустом столе лежат, словно и не его. Ковбойка клетчатая, блёклая, застиранная. Застывшее лицо с глубокими морщинами по лбу, полоска шрама через щёку к виску. Губы поджаты. И глаза белые от бешенства.
Смотрит так, что у меня слова в глотке застряли. Жуткий взгляд, неживой, потусторонний. И пониманием окатило: не будет драки, махаловки с матом и крушением мебели. Смертоубийство будет. Серьёзно всё, по-настоящему, по-первобытному: либо он, либо я. И не страхом пробило, беспомощностью: он – готов, а я – нет.
Молчим,