Честь и Нечисть. Александр Гриневский
когда вылезали. А там камни. Как комара прихлопнула. У обоих черепно-мозговые, несовместимые.
– Тела отправили?
– Нет, в морге ещё.
– Глянуть завтра, что ли.
– Хочешь, погляди. Баба знатная.
Зазвонил мобильник. Пёс поднял голову, настороженно посматривая на поднявшегося Петровича, выуживающего телефон из кармана. Сообразив, что опасность отсутствует, повернулся на бок, вытянул лапы, и потянулся всем телом, широко разевая пасть в зевоте.
– Пошли в контору. Вызывают.
По коридору, мимо обитой железом двери с решётчатым окном, за которой, отвернувшись к стене, оглушительно храпел на нарах задержанный мужик бомжеватого вида, прошли в кабинет. Как и было обещано, в комнате душно и затхло, несмотря на распахнутое окно. Стрекотал факс, выплёвывая бумагу. Парнишка в майке увлечённо что-то разглядывал на мониторе компьютера.
– Дениска, опять игрушки? – дежурно укорил Яков Петрович.
Паренёк, не поднимая головы, быстро поводил руками над клавиатурой и только потом удивлённо вскинул честные голубые глаза.
– Да никогда! Сводку составляю. Факс для вас вон, на столе.
Петрович водрузил на нос очки.
– Ничего интересного. Письмо от геологов. Начальник подстраховывается. А зачем? Либо пиши заяву, либо сиди и не высовывайся, надейся, что пронесёт.
– В чём дело-то?
– В маршрут они должны по двое ходить, строго прописано, а улетел один. На следующий день повезли напарника. Прилетели, обшарили всё вокруг – нет никого, и следов стоянки нет. Вот теперь и строчат письма. А смысл? Контрольный срок выхода из маршрута, – заглянул в листок, – через одиннадцать дней. До этого заяву никто не примет, дураков нет. Ну и сиди тихо, раз не уследил. А уж там как бог даст: либо сам выйдет, либо его уже давно в живых нет. Дениска, ответь им: «Принял к сведению». И подпись, ну, ты умеешь. – Подхватил со спинки стула китель, фуражку с крючка. – Пойдём отсюда! Денис, ты до десяти дежуришь. Этого, – кивнул на дверь, – через два часа выпусти. Должен уже проспаться. Скажешь, чтобы завтра утром ко мне явился.
На улице посвежело. Солнце садилось, деревья отбрасывали длинные тени. Из дверей администрации сочилась жидкая вереница женщин. Рабочий день закончился, по магазинам – и домой: мужей кормить, детей обихаживать. И Петрович сейчас пойдёт домой. А я – в гостиницу. Он – к жене, а я – водку в одиночестве.
– Чёрт! Бумаги-то по москвичам я не забрал.
– Завтра заберёшь, какие проблемы? Или ты с утра пораньше, по холодку хочешь уехать?
– Не решил ещё.
– Решай. Если надо, вернёмся. Но я тебе так скажу: лучше мы сейчас дойдём до магазина, закупимся и ко мне. Куда спешить? Посидим, о жизни поговорим. Наталья покормит домашним. Переночуешь.
К Петровичу идти не хотелось. Улыбаться его жене, нахваливать угощение, потом пустой разговор о работе, о политике. Спать на чужой постели, прислушиваясь к шорохам. Чужой душ, чужой туалет. Навязчивая забота хозяев. Нет, не хочу! Хочу сидеть в трусах посреди пыльного гостиничного номера, пить тёплую водку