Сверхдержава. Сергей Дедович
и меньшего было достаточно.
На лацканах кителей Вити и Лёши блестели петлички-арфы, которые привели нас с Татарином в неописуемый восторг. Как же мы радовались, когда они выхлопотали для нас двоих такие же, и мы надели арфы вместо гвардейских скрещённых мечей. Контрабасы выбили помещение под оркестр в одной из комнат заброшенного барака. Нам с Татарином предстояло сделать там ремонт: зашпатлевать и выкрасить стены. Мы уходили делать ремонт каждый день, а остальные солдаты теперь звали нас проёбщиками, ведь мы почти не пересекались с дедушками. Однако после ужина нам всё равно некуда было деваться: нас муштровали, прокачивали и избивали не меньше прочих – а то и больше, чтобы не слишком растащило в оркестре.
Когда мы закончили ремонт, контрабасы привезли откуда-то инструменты: большой и малый барабан, тубу и трубу. Мы стали прилежно учиться играть на духовых – Татарин оказался так себе трубадуром, а я и вовсе впервые держал тубу в губах.
Вскоре Шестаков с Коноваловым поручили нам с Татарином сыграть на барабанах на утреннем марше полка. Обычно это делали они сами, но им хотелось передать эту задачу нам, чтобы спать утром подольше. Дело казалось нехитрым. Татарину нужно было всего-то на большом барабане стучать:
Бам… бам… бам-бам-бам…
Бам… бам… бам-бам-бам…
А мне на малом в это время:
Тра-тарата… тра-тарата… тра-таратра-таратра-тарата…
Тра-тарата… тра-тарата… тра-таратра-таратра-тарата…
Однако мы делали это чуть ли не в первый раз, да ещё и в присутствии тысячи с лишним солдат и офицеров. Так что от волнения сумели знатно налажать с ритмом. А на построение как раз внезапно заявился командир полка – полковник Кузьменко. И что это был за человек.
Не знаю, как это работает, но полковники в большинстве своём огромны и имеют нечеловеческие формы. Кузьма был почти буквально кубическим. И Кузьма был до того серьёзным, что даже просто смотреть ему в лицо было небезопасно. Для него всерьёз было всё: построения, командирский УАЗ, водка, жена, небо, птицы, белки, ветер, песок – Кузьма смотрел на всё это как на функции, на что-то, что должно вести себя именно так, как описано в уставе, а если нет, то горе этому. Невозможно было представить, чтобы Кузьма смеялся или что когда-нибудь в течение жизни попадёт в такую ситуацию, когда засмеётся. Это был живой предмет. Тяжёлый громкий биологический танк, приводящий в ужас окружающую природу, тем подчиняя её своей воле.
Кузьма скомандовал остановить марш так резко, что солдаты едва не попадали друг на друга.
– ЭТО ЧТО БЛЯДЬ ЗА ХУЙНЯ ËБАНАЯ НАХУЙ?! – голос Кузьмы был отчётливо слышен на всём квадратнокилометровом плацу без микрофона. – КТО ЭТИХ ДОЛБОËБОВ СЮДА ПОСТАВИЛ БЛЯДЬ?!
Ты, читатель, может быть, думаешь, что Кузьма орал. Совсем нет, он говорил спокойно. Просто он всегда говорил так, как если бы шесть других орали.
Какой-то близлежащий шмурдявый капитан, сморщив лицо в изюмину, прострелил взглядом оркестровых контрабасов