Песни радости и счастья. Евгений Васильевич Абрамович
Точно такая же была у Насти, я читал её дочке перед сном. Дома и потом, в больнице.
Будто это была противопехотная мина, я несколько раз толкнул книгу лопатой. Для верности легонько пнул ногой. Хотел прогнать наваждение, мираж, что угодно, но нет, книжка была настоящей. Каким-то образом она оказалась здесь, посреди пепелища.
Дрожащими руками я поднял легкий томик, протёр рукавом обложку. Раскрыл, полистал страницы, пачкая на удивление чистую бумагу черными отпечатками измазанных в золе пальцев. В голове мелькнула мысль, что это именно та самая книжка, моя и Настина. Вот помятая страничка, вот оторванный уголок, пятно от чая. Я был на грани истерики. Слёзы слепили глаза, горький ком сжал горло. Я быстро листал страницы, узнавал отметины, желая и одновременно боясь добраться до последней. В пять лет Настя училась писать, повторяла за мной буквы, которые я выводил на тетрадном листе. На последней странице своей любимой книжки она красным фломастером коряво намалевала три коротких слова – «мама, папа, Настя». В своем имени пропустила С, получилось Натя. Когда я увидел знакомые буквы, уже не мог сдерживаться. Отбросил книжку в траву, ноги подкосились. Я рухнул на колени и не плакал даже, выл по-звериному, задыхаясь и набирая ртом воздух.
Немного успокоившись, я снова подобрал злосчастного «Винни-Пуха». Сомнений быть не могло, книжка та же. Я больше не утруждал себя вопросами и догадками, прижав томик к груди, как святыню, понес в дом. Там положил его на кухонный стол и долго сидел молча, разглядывая рисунки на обложке. Вокруг по-прежнему жужжали ожившие мухи. Ожившие. Почему-то в этом я уже не сомневался.
Выйдя из дома, я снова вернулся к мусорным кучам. Поднял оброненную лопату, пошевелил остатки пепла. На верхушке соседней кучи лежал на спине мертвый заяц, оттопырив уши, будто прислушивался, умильно сложив окоченевшие передние лапы. Я пошел за спичками. На тропинке к дому лежала горка мертвых птиц. Воробьи, несколько десятков, не меньше. Друг на друге, разложив крылья, выставив скрюченные лапки.
– Как в Китае… – сказал я сам себе.
Чувствуя, что схожу с ума, вернулся в дом за резиновыми перчатками и пустым ведром. Сложил в него воробьев, отнёс к кучам и высыпал рядом с дохлым зайцем. Пламя занялось так же быстро, как и вчера.
Не став смотреть на огонь, я пошёл через поле, к деревянному строению. Это было необходимо. Почти так же необходимо, как и поход на кладбище. Снаружи это был простой дощатый амбар, в каких хранят сено или зерно. Таким он, вероятно, и был когда-то, но, сколько помню, он всегда пустовал. Сейчас как будто совсем и не изменился, всё так же стоит у самой кромки леса, чуть наклонившись на бок.
Подойдя к амбару, я долго стоял, не решаясь войти внутрь. Смотрел на вход, который раззявился передо мной беззубой пастью. Тут умер мой дед. Его нашли прямо здесь, сидевшего на скамье – прибитой вдоль стены широкой доске. Он зачем-то надел свой любимый пиджак с медалями, брюки к нему и лучшие, начищенные до блеска чёрные туфли. И пришел сюда умирать.
Нашёл