Записки Мегрэ. Первое дело Мегрэ. Петерс Латыш (сборник). Жорж Сименон
будто бы я затронул некую постыдную тему:
– Никогда в жизни! В нашей семье все крепкие, как дубы! Разве ты не помнишь своего деда?
Как раз его-то я и помнил, особенно странный сухой кашель, который дедушка объяснял пристрастием к табаку. А также припомнил, еще глядя на лицо отца, что и скулы деда были словно опалены внутренним огнем.
Точно такой же румянец покрывал и щеки моей тетки.
– Это все потому, что я вечно кручусь в жаркой пекарне! – отмахнулась она.
Тем не менее десятью годами позже тетя скончалась от той же болезни, что и ее брат.
Что касается меня, то, вернувшись в Нант, чтобы забрать личные вещи, перед тем как начать новую жизнь, я долго колебался, однако все-таки отправился домой к одному из моих преподавателей и попросил его обследовать меня.
– Никакой угрозы со стороны легких! – успокоил меня врач.
Два дня спустя я сел в поезд, отправляющийся в Париж.
Моя жена не станет мне пенять, если я вновь вернусь к Сименону и к тому образу, что он создал, наблюдая за мной, так как хочу обсудить некую деталь, которую романист ввел в одной из своих последних книг и которая особенно задела меня.
Да, эта деталь вывела меня из себя – и сейчас я говорю не о ничего не значащих предметах гардероба или других пустяках, о которых я вспоминал скорее со смехом.
Я не был бы сыном своего отца, если бы не принимал близко к сердцу любые нюансы, касающиеся моей профессии и карьеры, а речь идет именно о них.
У меня возникло ощущение, причем ощущение весьма неприятное, что Сименон, объясняя, почему я пошел служить в полицию, словно пытается оправдать меня в глазах публики. И я уверен, что многие читатели считают, будто Мегрэ согласился на эту работу за неимением лучшего.
Действительно, сначала я начал изучать медицину, и нет никаких сомнений, что выбрал эту профессию по доброй воле, меня не подталкивали к принятию подобного решения, как это часто случается, честолюбивые родители.
Прошли годы, и я даже не вспоминал о моем юношеском увлечении, тем более не задавался вопросом, почему я оставил это занятие, как вдруг несколько фраз, повествующих о призвании комиссара Мегрэ, заставили меня задуматься над этой проблемой.
Я не рассказывал об этом ни единому человеку, даже жене. И сегодня мне необходимо преодолеть ложный стыд, чтобы во всем разобраться или хотя бы попытаться это сделать.
Итак, в одной из книг Сименон упоминает о «починщике судеб». Но вовсе не он изобрел столь странное словосочетание, это я обронил его совершенно случайно во время одной из наших бесед.
И вот теперь я спрашиваю себя, а не началось ли все с Гаделля, трагедия которого, как я убедился впоследствии, поразила меня много больше, чем я полагал.
Именно потому, что он был врачом, именно потому, что потерпел поражение, профессия врача обрела в моих глазах небывалую значимость, я наделил медиков могуществом духовенства.
Долгие