Укротитель баранов. Сергей Рядченко
целыми и невредимыми, и она среди них.
– А они, если свалятся, то что им будет?
– А ничего.
– Ну, ушибутся?
– ….
– Или могут убиться?
– Ну, не свалились же.
– А могут?
– Не могут.
Фух.
Потом были силачи с гирями и ядрами, и нам с Санькой захотелось, воротившись домой, достать гантели из-под кровати.
– А мама разве не выкинула?
– Нет. Гантели нет пока.
А потом на арену вывалила вдруг гурьба разноцветного люду. И устроил этот люд там для нас настоящий, что бы вы думали, балаган.
3
Я, конечно, слыхал, что в Свердловске во все времена обитала фронда. И в перестройку, и в застой, и при Сталине, и еще до катастрофы семнадцатого, и логично предположить, что ведет она там свою историю со времен самих декабристов, если и того не ранее, ибо засылать в ту степь всяких инаких, сами знаем, повелось на Руси исстари. Вот они там, век за веком, и выковались на студеных ветрах в доселе невиданное и явили собой продвинутый нынче этнос, до которого нам с вами, друзья, как до горизонта. А растолковал мне про что там к чему раз как-то за полночь посреди дымного честнóго собрания в апартаментах с цифрами на двери 1614, где обитали в ту пору друзья, почти тёзки, Серёга с Дауром, под самой крышей общежития ВГИКа по улице Галушкина, упиравшейся тогда еще мимо пожарного депо и высотки на курьих ножках прямиком через проспект Мира в веромухинских железных Рабочего и Колхозницу, друг моего, да, друга, режиссера с берегов Днепра, бесподобный, в ногайской шапке из волка, житель Томска карлик Володя, весельчак и умница, кандидат исторических и еще каких-то кибернетических наук. «Всего три таких нас, – растолковывал он. – Мы, Екатеринбург и еще, сам понимаешь, Новосибирск». «А Омск?» – вопрошали те из нас, кто мог вопрошать. «А Омск потом, – заверял Володя, не моргнув глазом. – Специфика, расскажу, у всех своя. Но Томск, старик, сам понимаешь, в первую очередь». В означенном центре новомыслящего этноса Володя в ту пору, чтоб вы понимали, преподавал не что-нибудь, а научный коммунизм, и это тем вечером послужило ему в его волках, да и нам кто в чем, но не в зайцах, благодатной почвой для особого веселья, и лишь те, кого темп олимпийский сморил прежде прочих, не из-за лени, нет, а по малости закуси, не отпустили на сей счет никакой остроты. Вообще же вышло славно, потому что, кто бы, что бы там в том застолье кому бы ни нагородил ни с полусна, ни с бухты-барахты, никого в тот раз, представьте, потом не замели и даже не спрашивали, а времена еще были, скажу, очень даже метельными. Сразу после Брежнева. Ну, и, стало быть, прямо перед Черненко. Да, вот как некогда проведал я про храбрецов и умниц из далекого Зауралья. А если верить афише, то именно оттуда вырвался к нам сюда на арену весь этот скомороший, завзятый люд.
С первым же взвизгом луженого голоса, с первой же беспардонной площадной выходки гурьба эта на арене хлестнула нас оттуда всех разом и каждого по потребностям тугим размашистым действом, таким, которое, не скажу за других, но я, тверёзый и затеявший новое житие,