Взгляд из-за прицела. Ира в сердце войны. Надежда Дмитриевна Савина
ы и ссадины затянулись, синяки также стали сходить на нет. Из проблем оставалась только левая рука, но на нее еще в первые дни наложили гипс, главный врач, по словам Тимура, давал хорошие прогнозы. Это придавало сил и, наверное, где-то через неделю, стала чувствовать себя по-настоящему здоровой.
Моими основными источниками новостей были Тимур и Дима. Йося старался заходить так часто, как мог, правда времени у него было не так много, как хотелось бы. Парня повысили в звании – из старшего сержанта Давыдов стал старшиной, в подчинении у него снова был взвод, что накладывало определенные обязанности. Я все понимала, но каждый раз искренне радовалась, когда ему удавалось приходить ко мне. Йося давно перестал быть для меня просто другом.
Тимур, который, в отличие от Димы, был военфельдшером, а значит работал в госпитале, где я и находилась, заходил гораздо чаще. Он честно выполнял все свои должностные обязанности, но довольно часто приходил уже после отбоя для того, чтобы поговорить. Тимур вообще очень любил говорить, а учитывая его начитанность, беседы были очень приятными, хотя иногда от его потока мыслей наступала усталость.
А однажды, между нами, с Тимуром произошло то, что невольно сблизило нас сильнее. Случилось это на шестой день моего пребывания в госпитале. Из-за воздушной тревоги нам довольно сильно задержали обед, поэтому в палату из столовой я возвращалась позже обычного. Госпиталь занимал одну из школ города, и моя палата находилась в небольшом помещении, которое раньше было каптеркой. Место было мало, зато я была одна. Хотя в полку или, вернее, в том, что от него осталось, я была и не единственной девушкой, но нас все равно было немного. И такому уединению была благодарна.
Зашла в свою палату, аккуратно затворив дверь, и застыла, как громом пораженная. Около моей кровати на коврике, которого раньше здесь не было, сидел Тимур. И говорил на незнакомом мне языке. Речь текла очень мелодично. Закончив фразу, он отвесил земной поклон, выпрямился, но подниматься на ноги не встал. Парень был так увлечен… молитвой, – вспомнила я правильное слово, – что даже не заметил, как я вошла. А я… я не знала, как реагировать.
Наконец Тимур закончил молиться, поднялся со своего коврика и, наконец, заметил меня. На какую-то долю секунды на его лице возник страх, – будто тень пробежала – но исчез он также быстро, как и появился.
– Ты…, – фельдшер запнулся. – Ты давно здесь?
– Недавно, – ответила я, все еще не до конца понимая, что делать с новым знанием. – Не знала, что врачи бывают верующими.
– Я татарин, – чуть грустно улыбнулся Измайлов. – Мусульманин то есть. В Аллаха и пророка его Мухаммеда верую. Только… только ты никому не говори, ладно?
– Не скажу, – пообещала я. И слово свое сдержала. Конечно, мне казалось, что Йося тоже знает о вере Тимура, но даже при нем я ни разу не упомянула об этом происшествии.
Иногда в те дни, когда Дима был у меня, получалось проводить время с нами и Тимуру. Эти моменты были нечастыми, ведь у парней времени было очень мало, но, когда мы сидели втроем, время пролетало незаметно. Мы обсуждали последние новости, просто разговаривали на отвлеченные темы, просто хорошо проводили время.
Спустя семь дней моего пребывания в госпитале ко мне после завтрака подошел Тимур и сказал, что меня вызывает к себе главный врач госпиталя.
– Товарищ военврач второго ранга, сержант Ковальчук по вашему приказанию явилась, – доложила о своем приходе, зайдя в кабинет директора школы, где и располагался главный врач госпиталя.
– Мне надо тебя осмотреть, – ответил мне Олег Артемович.
Осматривал он меня довольно долго: заставил и носа касаться, глаза при этом должны были быть закрыты, и на одной ноге стоять, и пальцами на сломанной руке шевелить, благо, они были не в гипсе. Закончив процедуры, сел на место и задумался. Я сидела на стуле напротив и ждала вердикта. Наконец он устало произнес:
– Не вижу смысла вас здесь держать больше, товарищ сержант. Последствий травмы головы у вас нет, да и несерьезной она была, в остальном тоже все хорошо, а что рука в гипсе… Но левая, нерабочая. Да и перелом там не самый серьезный, трещина. Держите ее в покое и через недели три повторно придете ко мне… Или к другому врачу… Остальное я напишу, справки в нескольких экземплярах сделаю, командирам отдадите. Так что можете быть свободны. Сегодня еще побудете в госпитале, а завтра с утра вернетесь в роту.
– Спасибо вам, товарищ военврач второго ранга, – искренне поблагодарила я, жалея, что не могу отдать честь – пилотки на мне не было.
– Вы свободны, – кивнул он.
А вот вечером беседа у меня, Димы и Тимура получилась очень тяжелой. Нет, узнав о том, что меня выписывают, оба парня были искренне рады, а потом Дима нахмурился.
– Бумага и карандаш с собой? – спросил он у Измайлова.
– Обижаешь, – заморгал Тимур на Йосю. – Конечно с собой!
– Тогда надо написать письмо, – старшина вздохнул и взял у фельдшера протянутую бумагу с карандашом.
– Надо, – тихо согласился