Егорьевские тайны. Проклятая шкатулка. Ирина Славина
темно. Бледная луна безразлично смотрела вниз: на спящие деревья, на уставшие за день от бесконечных дорог телеги, на собак, развалившихся на пушистой траве…
Аннушка воровато пробралась в кладовую, сунула в припасенный заранее мешок несколько вареных яиц, кусок сала, немного подумав, добавила три крупные картофелины и кусок пирога, и выбежала в ночь. Собаки сонно подняли головы, но, увидав хозяйку, тотчас же задремали вновь.
Добежав до леса, Аннушка остановилась и оглянулась назад. Ей было страшно входить в темный лес одной. Как назло, и луна спряталась за тучку, отказываясь помогать злодейке. Она поежилась, еще раз оглянувшись на дом, упрямо поджала губы и решительно ступила на лесную тропинку.
Пробираться по ночному лесу было еще страшнее: то волки вдали взвоют, то филин неожиданно ухнет над головой, а то и вовсе кажется, что кто-то из-за деревьев глядит сердито, вот-вот выскочит. Да и трава хватает за ноги, впивается, будто задержать, остановить хочет. «Это лес тебя не пускает, – будто шепнул кто-то на ухо Аннушке, – не хочет, чтобы через него свои черные замыслы вела, против добрых людей зло творила!» Анна дернулась, вскрикнула, озираясь по сторонам. Еще темнее в лесу ночном стало, еще страшнее. Несколько раз Аннушка чуть было не повернула назад, но перед глазами ее тут же вставал образ счастливой Настасьи. Тогда Аннушка крепче сжимала мешок с гостинцем и припускалась бегом по едва заметной петляющей тропинке.
Из лесу Аннушка выбралась лишь к полудню. Осмотрелась – вон, вдалеке, темнеют домишки Березовского. «А мне, значит, вон в ту сторону, – подумала злоумышленница, поворачиваясь спиной к деревушке. – Говорят, старуха в прилеске ютится в четырех верстах от Березова. Лишь бы найти!» Немного отдохнув, Аннушка быстро зашагала вдоль леса. Когда солнце скатилось за верхушки деревьев, уступая место сумеркам, она, наконец, набрела на избушку.
Домишко, скособочась, стоял на полянке в окружении старых сосен. Он был такой ветхий, что казалось, дунет шальной ветерок, толкнет избушку, та и рассыплется, опадет трухой. Единственное окно, занавешенное какой-то грязноватой тряпицей, смотрело слепым глазом на растерявшуюся Аннушку. Вдруг сбоку, со стороны болота, показалась старуха.
Это была невысокого роста сгорбленная и сухая старушонка с длинным прямым носом и морщинистым лицом, похожим на скомканный кусок пергамента. Пронзительный взгляд черных глаз ощупал оробевшую Аннушку.
– Ну, чего пришла? – скрипучим голосом равнодушно спросила старуха.
– Вы Агафья? Мне Агафья нужна, – дрожа, ответила Аннушка.
Старуха рассмеялась, показав беззубые десны:
– А то я не знаю! Всем вам, злыдням, Агафья нужна! Была б не нужна – не шли бы сюда! Ну, говори, чего тебе? Со свету сжить кого, али приворожить?
– Приворожить, бабушка! Да так, чтобы на всю жизнь, чтобы больше никого, кроме меня не видел.
Аннушка осмелела и, подступив к старухе поближе, жарко добавила:
– Хочу, чтобы только мой был, чтобы Настасью забыл навсегда!
– Да ты, девка, гляжу – решительно