Девятигранник. Антон Владиславович Фирсов
удовлетворенно тяну я, – и сейчас ты мне кое-что объяснишь.
– Вытащите кляп, – командую я.
Один из разведчиков ловко освобождает языка от тряпки во рту. Тот несколько раз прокашливается, потом сплевывает себе под ноги.
– Ну, – говорю я, – я жду.
– А чего ты ждешь? – голос у пленного чуть хриплый. Говорит он без акцента, – что я тебе открою страшную воинскую тайну как тот мальчиш Кибальчиш?
Он вдруг начинает смеяться и кашлять одновременно. Есть в этом что-то похожее на карканье ворона. Причем до того похожее, что я поневоле вздрагиваю.
– Я тебе открою тайну, капитан, – он не перестает смеяться и кашлять. Как же это меня начинает бесить, – вы к рассвету все тут сдохнете. Как собаки сдохнете. Никто вас сюда не звал, явились на нашу землю так в ней и останетесь. Ты думаешь, вас случайно сюда отправили? По доносу по наводке?
Он начинает смеяться все сильнее. И вместе с его смехом во мне начинает подниматься волна самого настоящего гнева.
– Без связи, без еды, без четкой задачи?
– Заткнись, – говорю вдруг я.
– Зачем заткнись? – удивляется он, – ты же поговорить хотел? Вот и поговори. О себе поговори. О молодой жене поговори. О детях своих поговори? Есть у тебя дети, Максим?
Я вздрагиваю и невольно оглядываюсь по сторонам. Как странно. В палатке не осталось разведчиков. Все они вышли?
Чья-то рука вдруг ложится мне на плечо. Я поворачиваюсь и с ужасом вижу, что пленный уже свободный от веревок стоит рядом со мной лицом к лицу. И это его рука сейчас возле моей шеи.
– Нет у тебя детей, капитан, – злобно шипит он мне, – и не будет. Потому что жена твоя боится тебя. Потому что ты всего лишь жалкий сумасшедший, который до сих пор в плену своей вечной войны. Зачем ты тогда не умер, Максим? Был бы сейчас мертвый герой, как и твой отец…
– Заткнись, – я сбрасываю его руку со своего плеча и в свою очередь хватаю его за горло, – заткнись, слышишь?
– Максим, – он вдруг жалобно смотрит на меня и хрипит, – Максим, Максим…
Голос его вдруг становится тонким и плаксивым. У меня перед глазами все плывет, очертания палатки теряют свою форму, и я вдруг с ужасом понимаю, что нахожусь сейчас в своей квартире. В своей спальне и руки мои сейчас на горле у женщины, которую я люблю больше всего на свете. Она хрипит и бьется, пытаясь вырваться. Я отшатываюсь назад и упираюсь спиной в стену. Светка бессильно сползает с кровати и на четвереньках медленно ползет к двери. А меня начинает трясти. Сначала слегка, потом сильнее и вот меня уже всего колотит, как в самый лютый мороз. Сам не знаю, чего я сейчас хочу больше всего на свете. Разрыдаться или умереть. Нет. Так дальше продолжаться не может.
Маргарита
Вверх. Вниз. Еще раз вверх. Еще раз вниз. Я медленно, смакуя каждый миг, опускаюсь и поднимаюсь. Какое же это удовольствие. Какое же это блаженство. Кто же это все придумал. Дыхание учащается. Где-то внутри начинает расти маленькое пламя, которое постепенно охватывает меня всю.