Четыре времени лета. Грегуар Делакур
актива, модели TFR и статье R.123–179. Я поставил ей высший балл, и, чтобы отметить это, мы поехали ужинать в Лилль, в «Бутылочный погребок»: фондю с эндивием и мороженое с цикорием и можжевеловым сиропом. Мама была красива, двое мужчин оглянулись на нее, один улыбнулся мне, и мы рассмеялись. Онаия. Я был и моим отцом, и мной. Я был ее гордостью. Она не говорила о Виктории, все больше о том, что ожидало меня на второй ступени через несколько недель: новый лицей, новые друзья, новые предметы, – она уверенно смотрела в будущее.
– А ты, когда меня не будет?
Она улыбнулась.
– Спасибо, милый. Не беспокойся за меня, твой отец оставил мне счастье на целую жизнь.
Назавтра я снова заметил женскую фигуру в гостиной. Отсветы на стекле скрывали ее от меня. Габриель сидел лицом к ней. Мне показалось, что он пытался ее в чем-то убедить.
Но белокурая головка покачивалась: нет, упорно – нет. Золотистый метроном.
В субботу, 14 августа, я услышал голос Габриеля еще прежде, чем его увидел. Он кричал, размахивая руками. Разглядев его, я чуть не задохнулся: перед ним стояла Виктория. Она была совершенно голая. Он дал ей пощечину. Она смерила его взглядом, потом подхватила свои вещички и убежала, плача и тоже крича: «Вы ничего не понимаете! Ничего не понимаете!» Когда до Габриеля дошло, что я видел их обоих, он заорал мое имя, заорал как резаный: «Иди сюда! Вернись, Луи!» Но я тоже убежал. «Иди сюда, это не то, что ты подумал, Луи, совсем не то, что ты подумал!» И тут взмыл мой голос: «Виктория! Виктория!» Мой голос сорвался, взлетел высоко в небо, быстрый, как полет ласточки, догоняя мою потерянную подругу.
Ты была моей первой любовью и моей последней любовью. Ты была моей окаянной любовью, Виктория. Моей любовью, которая не была любима в ответ.
В воскресенье утром ничего не произошло.
Но после обеда ватную тишину разлегшихся в садах тел, отупевших от прохладного вина, белого и розового, которое пьется как вода, оцепенение тел, обездвиженных утомительным пищеварением, разорвали сирены двух полицейских машин, так же яростно, как звук выстрела. Мы с мамой удивленно переглянулись. Сирены были здесь редкостью; иногда ветер доносил до нас неприятную мелодию с автострады, с другой стороны. Эти звучали громче, они приближались, были совсем рядом. И вот они подъехали. Я кинулся навстречу. Две машины резко затормозили в нескольких метрах от нашего дома. Вышли пять человек, хлопнули дверцы. Секунду спустя они звонили в дверь Габриеля.
Тот пришел из сада в плавках. Он надевал рубашку, когда двое полицейских схватили его за обе руки.
– Вы Габриель Делаланд?
Несколько минут спустя его втолкнули в одну из двух машин, и обе сорвались с места.
Мой рот был открыт, но крик не вырвался. Боль оставалась внутри. Тысячи лезвий терзали мое горло, сердце, живот. Мне показалось, что вся моя кровь испаряется, жизнь улетучивается. Мама кинулась ко мне, подхватила. Я падал, она удержала меня в падении.
Когда я стал выскальзывать, вытекать из ее рук, она не дала земле поглотить меня целиком.
Конечно, мы не сразу узнали, что