На Западном фронте без перемен. Возвращение (сборник). Эрих Мария Ремарк
и жена.
– Правильно, – подтверждает он, – и мне надо думать о том, как их прокормить.
Мы смеемся:
– За этим дело не станет, Кат: если понадобится, ты просто реквизируешь, что тебе нужно.
Мюллер голоден, и полученные ответы не удовлетворяют его. Он внезапно прерывает сладкие мечты Хайе Вестхуса, который медленно избивает своего недруга.
– Хайе, а что бы стал делать ты, если бы сейчас наступил мир?
– На месте Хайе я бы хорошенько всыпал тебе по заднице, чтобы ты вообще не заводил здесь этих разговорчиков, – говорю я. – С чего это ты вдруг?
– С чего на крыше коровье дерьмо? – лаконично отвечает Мюллер и снова обращается к Хайе Вестхусу со своим вопросом.
Хайе трудно ответить с ходу. На его веснушчатом лице написано недоумение:
– Это когда уже не будет войны, так, что ли?
– Ну да. Какой ты у нас сообразительный!
– Так ведь после войны, наверно, опять будут бабы, верно? – Хайе облизывается.
– Будут и бабы.
– Вот житуха-то будет, забодай меня комар! – говорит Хайе, и лицо его оттаивает. – Тогда я подобрал бы себе крепкую бабенку, этакого, знаете ли, драгуна в юбке, чтоб было бы за что подержаться, и без долгих разговоров – в постельку. Нет, вы только подумайте, настоящая перина, да еще на пружинном матраце! Эх, ребята, да я целую неделю штанов бы не надевал!
Все молчат. Слишком уж великолепна эта картина. Мороз пробегает у нас по коже. Наконец Мюллер собирается с духом и спрашивает:
– А потом?
Хайе молчит. Затем он несколько нерешительно заявляет:
– Если бы я был унтер-офицером, я бы еще остался на сверхсрочную.
– Хайе, ты просто не в своем уме, – говорю я.
Ничуть не обижаясь, он отвечает мне вопросом:
– А ты когда-нибудь резал торф? Поди попробуй.
С этими словами он достает из-за голенища ложку и запускает ее в котелок Альберта.
– И все-таки это, наверно, не хуже, чем рыть окопы в Шампани, – отвечаю я.
Хайе жует и ухмыляется:
– Зато дольше. Да и отлынивать там нельзя.
– Но послушай, Хайе, чудак, дома-то ведь все-таки лучше!
– Как сказать, – говорит он и задумывается с открытым ртом.
На его лице написано, о чем он сейчас думает. Жалкая лачуга на болоте, тяжелая работа в знойной степи с раннего утра и до вечера, скудный заработок, грязная одежда поденщика…
– В мирное время на действительной можно жить припеваючи, – говорит он, – каждый день тебе засыпают твой корм, а не то можешь устроить скандал; у тебя есть своя постель, каждую неделю чистое белье, как у господ; ты унтер-офицер, служишь свою службу, обмундирован с иголочки; по вечерам ты вольная птица и идешь себе в пивную.
Хайе чрезвычайно гордится своей идеей. Он просто влюблен в нее.
– А отслужил свои двенадцать лет – получай аттестат на пенсию и иди в сельские жандармы. Тогда можешь хоть целый день гулять.
От этих грез о будущем его бросает в пот.
– Ты только подумай, как тебя будут угощать! Здесь рюмка коньяку,