Марта Квест. Дорис Мей Лессинг
обсаженным с трех сторон рощицей из эвкалиптов (напоминавших об увлечении мистера Квеста лесонасаждениями), по этому клочку земли на склоне холма, розовому с желтым, усыпанному осколками кварца и белыми камешками, Марта с раздражением спрашивала себя: «Почему Двадцать акров? Ведь тут всего каких-нибудь двенадцать! Почему Сто акров, если их всего семьдесят шесть? Почему ее семейство так любит давать пышные названия самым обычным, даже захудалым вещам?» Дело в том, что сейчас в ее глазах все как-то измельчало, съежилось, словно село после стирки. Дом тоже представал перед ней в каком-то неприглядном виде. Он казался ей не только жалким, но просто отвратительным. Все разрушалось, подгнивало, провисало.
А еще хуже, гораздо хуже было то, что Марта наблюдала за своим отцом с чувством, близким к ужасу, ибо он начинал казаться ей человеком, погруженным в роковую летаргию. У него был такой вид, точно он наполовину спит или грезит. Правда, он уже не молод, говорила она себе, но еще и не стар: он как раз достиг того среднего возраста, когда люди довольно долго не меняются. Однако это отсутствие изменений было вызвано не тем, что какие-то силы в нем противились разрушению, а чем-то совсем иным. Чем же? Он поздно вставал по утрам, с мечтательным видом сидел за завтраком, а затем отправлялся в спальню, чтобы напичкать себя лекарствами от действительной болезни и от множества воображаемых; он рано возвращался с полей домой ко второму завтраку, после него спал – и с каждым днем все дольше, – а потом неподвижно сидел в раскладном стуле, дожидаясь заката. После этого – ужин, очень легкий, чтобы не повредить здоровью, и затем – поскорее в постель. Спать, спать – дом был пропитан сном; и шепот миссис Квест походил на заклинания ведьмы: «Ты, должно быть, устала, дорогая. Не переутомляйся, дорогой». Девушке чудилось, что ею овладевает кошмар, точно она стала такой же, как ее отец, и в самом деле она чувствовала утомление и ей с большим трудом удавалось стряхнуть с себя эту одурь.
– Я не желаю быть усталой, – сердито бросала она матери, – нечего принуждать меня быть усталой.
Нелепые слова, но еще нелепее, что миссис Квест даже и не пыталась возражать. Лицо ее принимало терпеливое и скорбное выражение – лицо Вечной матери, держащей в своих руках этих близнецов – сон и смерть, сладкий и смертельный яд забвения. Такой представляла себе свою мать Марта – похожей на видение кошмара, который не выпускал ее из своих когтей.
Но порой препирательства между матерью и дочерью принимали более осмысленный характер.
– Ты ужасно несправедлива к отцу, – жалобно упрекала ее миссис Квест. – Он ведь болен, очень болен.
– Я знаю, что он болен, – с несчастным видом говорила Марта, чувствуя себя преступницей. Но тут же она заставляла себя добавить: – А посмотри на мистера Блэнка. Он ведь тоже болен, как и папа, но он… он совсем другой.
У мистера Блэнка, жившего в той же местности, была та же болезнь, что и у мистера Квеста, и даже в гораздо более серьезной форме; тем не менее