Двенадцатый год. Даниил Мордовцев
хочется завладеть одной из самых губительных неприятельских батарей, действия которой производят страшные опустошения во всем левом крыле армий, и он ведет своих молодцов в атаку, прямо в адскую пасть этой батареи.
– «За мной!»
– Вперед, братцы! Дружнее! не выдавай! – вторят ему офицеры команд, и также сверкают жалкими клинками сабель.
Идут нога в ногу, штыки наперевес, – лавой прут вперед босые и обутые ноги… С криком «ура!» бросаются на «чертову старуху», но подкашиваемые словно серпом, не выносят адского огня, оставляя впереди и позади себя сотни трупов, распластанных, разметанных, иногда труп на трупе…
– Нет, братцы, – невмоготу… ох, смертно бьет!
И снова расстроенные ряды смыкаются, а пока они переводят дух, вперед несется кавалерия, стонет земля под конскими копытами, как лес веют в воздухе разноцветные значки, храпят лошади, что-то стонет и разрывается в воздухе – и небо разрывается, и земля разверзается… А оттуда все напирают и напирают новые силы… Ад, чистый ад!
Огненное и дымное кольцо охватывает уже и правое крыло русской армии:… Вот-вот отрежут самый Фридланд, возьмут Беннигсена вместе с его ночлегом и постелью…
Он только теперь узнает, что против него вся армия Наполеона.
«Погиб! Все погибло! – стучит у него в мозгу, в сердце, во всем теле… Он падает головой на стол, на карту, на которой плохо изображена топография местности, где теперь идет битва, и стонет не то от боли, не то от отчаяния. – Пропала слава Прейсиш-Эйлау… пропала моя слава… Андрей Первозванный…» Ему вспоминается этот орден, пожалованный ему за Прейсиш-Эйлау… Непостижим человеческий ум: вспоминается ему и то, что он сегодня во сне ел гречневую кашу… Он стонет…
– Велите отступать! – хрипло говорит он стоящим около него адъютантам. – Нас отрежут.
Но и отступать уже нельзя, некуда: одно отступление – в могилу.
На правом русском крыле едва ли еще не страшнее, чем на левом и в центре… Кавалерийские полки так и тают от адского огня неприятельских батарей… Наполеон знает хорошо тактику смерти: чугунными ядрами он разрешетит сначала все полки врага, смешает конницу и пехоту, насуматошит во всех частях армии и тогда пускает своих цепных собак, своих гренадер, свою старую армию, и эти псы страшные окончательно догрызают обезумевшего врага.
– Счастливый день! – то и дело повторяет он. – Годовщина Маренго! Браво, моя старая гвардия!
И несутся по армии эти ядовитые слова, и зверем становится армия…
– Vive l’empereur![10] – то там, то здесь воют эти бешеные псы в косматых шапках, и резня идет неумолимая, неудержимая.
Бессильно стучит об стол жалкая голова Беннигсена… «Отступать – спасаться…»
– Бейте отступление! – кричит адъютант Беннигсена, подскакивая к Горчакову[11], который командует правым крылом.
– Кто приказал? – сердито раздается охриплый голос последнего.
– Главнокомандующий.
– Скажите
Да здравствует император! (
Горчаков Андрей Иванович (1779–1855) – генерал от инфантерии. В 1812 г. командовал корпусом. Особо отличился в Шевардинском бою.