Двенадцатый год. Даниил Мордовцев
это будет!
Ласковые глаза Грекова с любовью глядели на раскрасневшееся лицо его юного собеседника. Но при последних словах Дуровой он горячо возразил:
– Нет! Этого-то не будет, сюда он не перешагнет…
– Эй, односум! Цари скоро приидут? – закричал Заступенко, продолжавший толкаться в толпе.
Возглас его относился к «хвату» казаку, который теперь, отъехав в сторону, наслаждался булкой с колбасой, закусывая огурцом.
– Односум! Чуй-бо! Цари скоро приидут?
– Какой я тебе односум, «хохли – все подохли!» – спокойно отвечал казак, глотая свою добычу. – Разве ты казак донской?
– Казак, тильки чуб не так… Та ты скажи, скоро приидут?
– Нет, не скоро, когда хохлы поумнеют.
– Овва! Та се ж тоди буде, як вы красти перестанете.
Но толпа усиленно задвигалась и зашумела – явный признак, что что-то приближается.
Действительно приближался блестящий поезд. Вдали, между рядами войск, показались трепещущие в воздухе султаны и перья, конские гордо поднятые головы и головы сидящих на них генералов. Посреди них катилась коляска, на четыре места. Коляска катится ближе и ближе… В коляске сидят трое, но лица всей толпы и войск преимущественно обращены к одному. Это – белокурый, с рыжеватыми бакенбардами мужчина лет около тридцати; он одет в генеральский мундир Преображенского полка, но без эполет, а только с жгутами; через правое плечо к груди перекинуты аксельбанты; на голове высокая треугольная шляпа с черным султаном на гребне и белым плюмажем по краям; на ногах белые лосины и короткие ботфорты; шарф и шпага блестят так красиво, а андреевская лента через плечо видна за версту.
– Царь! Царь! – слышится в толпе.
– А с ним кто?
– Цесаревич Костянтин[13].
– Знаю я… А другой-то?
– Прутский король, пардону, значит, у нашего просит – помощи.
Царский поезд остановился у полуразрушенного здания. При выходе из коляски царь беглым взглядом окинул видневшиеся сквозь шпалеры гвардии плавучие на реке павильоны и скользнул взором по громадным, красовавшимся на фронтонах буквам N. А.
Он вошел в уцелевшую комнату полуразрушенного здания, вошел с болью в сердце, отразившеюся на лице.
За Александром, молча и хмуро, входят прусский король, цесаревич Константин и обширная свита. Все молчат и все ждут… Минута, две, три – конца нет минутам!.. Исторические минуты… А его все нет – он не торопится… Багратион нервно поправляет кресты на широкой груди и хмурится, Беннигсен уставился в землю, словно ему в очи лезут Пултуск, Эйлау, Фридланд с мягкою, проклятою постелью. У Платова как будто на лице написано: «У, дьявол корсиканский! Его и почечуй не берет…» Тягостное, невыносимо тягостное ожидание! «Это демон какой-то… Что же он не едет?..»
Из-за спины Багратиона выглядывают два черных глаза, упорно наведенных на императора. Юное лицо, курчавые, спадающие на белый лоб волосы, добрые, какие-то сладкие губы, доброе выражение
Цесаревич Костянтин – речь идет о Константине Павловиче (1779–1831), великом князе, брате императора Александра I. Во время войны 1805–1807 гг. он командовал гвардией.