Андрей Рублёв, инок. Наталья Иртенина
вытаращенными глазами, пока не впал в забытье.
– Фотия взяли? – спросил Карамышев.
– Иван сказал, его нет в городе. Вчера выехал на Преображенский погост. Дворские Щеки не смогли задержать.
Воевода грязно и длинно выругался.
– Иван отправил туда людей. Дороги на несколько часов.
– Не уйдет, – кивнул Карамышев.
Двое татар занялись руками ключаря. Развязали, приставили к пальцам остро наколотые щепы и стали вбивать под ногти. Патрикей пришел в чувство, его крики гулко отдавались от стен.
– Говори, урус скотина!..
Юрий ушел от неприятного зрелища под своды хоров, принялся оглядывать росписи. Рассмотрел спускавшегося с небес Христа. Усмехнулся апостолам, сидящим на скамьях. Точь-в-точь бояре на думе, склоняются друг к другу, шепчутся. Постоял под огромной десницей, сжимавшей человеков: «Души праведных в руце Божией».
Крики стихли, сменившись судорожными всхлипами:
– Заступи, спаси… Пречистая, помоги… Люди же там…
Смоленский изгой разглядывал бабу с гробом в руке и русалку, покрытую до ног волосами, державшую греческое судно с парусами. Прочитал надпись: «Земля и Вода отдают мертвых на суд». В голове князя нарастал шум, гудела кровь. Крики ключаря мешались в уме с другими, пронзительными, бабьими. Юрий стиснул ладонями виски и стоял, сильно сжав веки, пока не умолкло. Тогда открыл глаза. И увидел ее.
Она смотрела на него из толпы праведных жен, идущих на испытание последнего суда. Жены казались доверчивыми, потому что не ведали за собой вины. И непреклонными, потому что шли обличать своих мучителей.
Кто-то приблизился, стал говорить. Юрий не слышал. Он смотрел на нее. Шептал имя, ставшее для него проклятьем. Не видел, как сзади провели коня с привязанной к хвосту веревкой. На конце ее волочился по полу ключарь. Веревку продели в ноги, прорезав за сухожилиями. Татары гомонили, понукая коня.
– …чернец Андрейка.
Юрий очнулся, узрел рядом Семена Карамышева.
– Что?
– Говорю, московская дружина малевала. Князь Василий присылал. Данила-иконник и Андрей Рублёв. Наш городецкий иконный умелец Прохор божился князю, будто они лучшие на Руси.
– Семен, здесь больше ничего нет, – подъехал на коне Талыч. В его словах с сильным татарским выговором был упрек. – Ты обещал, что в этой церкви много золота. Упрямый урус ничего не сказал. И эти урусы на досках тоже ничего не скажут. – Царик показал пальцем на разбросанные по полу, ободранные от риз иконы и засмеялся шутке. – У них такие же упрямые глаза.
– Пускай твои люди в гробах поищут, Талыч.
– Э, Семен, хитрый ты. Почему мои люди, а не твои? Там лежат ваши урус покойники.
Курмышские служильцы, сопровождавшие воеводу, переглянулись.
– Я в гробы не полезу, – отрубил один.
– Ладно, Семен, я пошутил, – рассмеялся Талыч. – Что найдут – все мое.
Татары, оживленно переговариваясь на своем наречии, занялись каменными саркофагами,