Враждебный портной. Юрий Козлов
представлял в нем главного акционера – государство в лице профильного министерства. Окна его кабинета смотрели на Москву-реку, плавно уводимую в ажурных наручниках двух железнодорожных мостов к Лужникам, как если бы Москва-река была схваченной за мокрую (от страха) руку коррупционеркой, а Лужники – неподкупной прокуратурой.
Кабинет в «Главодежде» нравился Каргину больше, чем кабинет в министерстве в Китайгородском проезде, выходящий окнами во внутренний двор.
– Вон она. – Палыч кивнул в сторону женщины, поднявшейся со скамейки.
«Она» была в коротком белом плаще, в высоких – по (восточноевропейской моде – кожаных сапогах с наколенниками и при недешевой (Каргин сразу определил) плетеной сумке на длинном ремне через плечо.
– Кто такая? – Каргин впервые в жизни видел эту – с лицом симпатичной пожившей крысы – женщину. В то же самое время он знал, что это не так, что он знает ее давно. Их общее прошлое проявлялось медленно, но неостановимо, как портовые сооружения, когда к ним сквозь туман с тревожным носорожьим ревом приближается корабль.
– Ну, вы даете, Дмитрий Иванович, – возмутился Палыч. – Сами ей здесь назначили, мне сказали, чтобы я вас из магазина хоть на крыльях, а… – ткнул пальцем в зеленые, как глаза зверья на обочинах ночного шоссе, цифры электронных часов, – к пятнадцати тридцати сюда доставил! – Палыч обиженно отклонился, чтобы Каргин с заднего сиденья увидел цифры на часах: пятнадцать двадцать семь.
– Молодец, – похвалил водителя Каргин. – Надо было заказать ей пропуск, подождала бы в приемной.
– И я вам говорил, – ответил Палыч, – но вы сказали, что сначала посмотрите на нее, а потом… решите.
– Значит, у меня еще есть две минуты…
Женщина уверенно шла в их сторону, словно ей был известен номер служебной машины Каргина.
– Или нет, – вздохнул Каргин.
Два Каргина – старый и новый – толкались локтями внутри его раздвоенного сознания. Две жизни, не смешиваясь, как водка и сухое мартини в бокале Джеймса Бонда, слились в одну. Каргин отчетливо (по годам, событиям и эпизодам) помнил свою жизнь. Но в его жизни, как заноза, засели (Каргин не мог точно определить – размышления или воспоминания?) недавно вышедшего на пенсию книговеда-библиографа. Двадцать лет назад этот самый – из параллельного мира – двойник Каргина трудился в унылой, как молодость без денег и любви, Книжной палате Российской Федерации. Потом подвизался в отделе исторических документов Библиотеки имени Ленина, работал редактором в издательствах «Вече» и «Палея». Он и сейчас редактировал по договору рукописи, утаивая заработок от недреманного ока Пенсионного фонда. Даже сумма пенсии двойника была известна Каргину – двенадцать тысяч триста десять рублей с учетом всех московских надбавок. С такими доходами параллельный пенсионер – книжнопалатный Каргин – не мог не быть пессимистом, давно махнувшим рукой на себя, Родину и государство.
Настоящий Каргин, напротив, был оптимистом, борцом за собственное благополучие.