Искупление. Алиса Орлова-Вязовская
которую не выпускал изо рта с начала игры.
– Что!? Что ты сказала!? – Прошипел Перрен, уставившись тяжелым взглядом на девушку.
– Да говорю же, мы с Лизой, ну дылда такая, Лиза по кличке Утиная Лапка. Так вот, мы хотели переждать дождь в арке за трактиром и наткнулись на Красавчика, что валяется, бедняжка, прямо в луже, истекая кровью. Лиза начала визжать, вообразила, что бедолага помер, но он вдруг застонал и пошевелился. Господин Перрен, хоть Лиза и здорова, словно гвардеец, но нам двоим нипочем не дотащить парня до дому. Он словно куль с мукой, и не может пошевелить ни ногами, ни руками.
Лицо Каторжника побагровело от гнева, глаза налились кровью.
– Удав, растолкай этого лежебоку Вертлявого и мигом доставьте сюда мальчишку!
Кловис шмыгнул за дверь, Люси, подхватив забрызганные грязью юбки, поспешила за ним. Мишель Деревяшка дрожащей рукой налил себе стакан вина.
– Ума не приложу, хозяин, кто решился расправиться с Красавчиком. – Пробормотал он.
– Кто бы это ни был, я все равно дознаюсь, и поверь, старик, ему придется ох как не сладко! – С налитыми кровью глазами, прорычал Каторжник.
Не дожидаясь возвращения Кловиса, Перрен отправил Мишеля Деревяшку за аптекарем Муре, у него еще теплилась надежда, что Люси и впрямь хватила лишнего и ей померещилось ужасное состояние парня. Наверняка паршивый наглец вновь ввязался в потасовку и получил пару крепких затрещин. Но дело оказалось куда серьезнее. И накидка Удава, и грязная блуза Вертлявого успели пропитаться кровью несчастного парня. Аптекарю пришлось встать на колени возле Жака, ведь беднягу пришлось устроить прямо на полу – обмякшее тело невозможно было усадить на стул. Помогать Муре вызвалась Бертиль, что сгорала от жадного любопытства. Она готова была ежеминутно наполнять щербатый кувшин водой и подносить тазы, лишь бы ее не выгнали из комнаты, как остальных.
Каторжник сидел за столом, покусывая кончик трубки. Будь на его месте порядочный человек, то непременно читал бы молитвы и просил о помощи Святых, да желал бы здоровья бедняге. Но Гастон Перрен лишь дрожал от злости, словно лавочник, у которого разбили самую дорогую фарфоровую вазу.
Гнетущая тишина комнаты лишь иногда нарушалась поручениями Муре и глухим стоном Жака. Наконец, аптекарь поднялся и нарочито медленно стал вытирать руки куском холста.
– Ну? Что молчишь, Муре? Мальчишка помер?
Аптекарь со страхом поглядел на хозяина, ну и рожа, помилуй Господь! А уж тяжелый взгляд сверлит так, что душа в пятки уходит.
– Нет, господин Перрен, видать, Пресвятая Дева сжалилась над Красавчиком, да и парень он крепкий, думаю, проживет еще немало лет, если вновь не ввяжется в драку, но….
– Что? Не хочешь ли ты сказать, что он проваляется больше недели, а я найму ему сиделку?
– Мммм, хозяин, это уж одному Господу ведомо, сколько дней Жаку отпущено хворать, но вот его лицо…
– Да говори толком, Муре, иначе я запущу в твою пустую башку кувшином! –