Четыре в одном. Лирика, пародии, байки Лопатино, Жы-Зо-Па. Софья Сладенько
обманутых, прошу, не карай»…
тебе, или питерская зарисовка…
Ты не суди меня, промозглый день,
ломающий сюжет осенней призмой.
Сойти с ума: наипервейший признак —
обидеться на собственную тень.
Где дама пик меняет масть на треф,
там шпиль проткнёт расквашенную землю.
Вселенскому кошмару тихо внемлет
сбежавший из кумирни грозный лев.
Ах, только б не сорваться, не пропасть…
Я прошепчу таинственное слово.
Мой милый мальчик жизнью избалован.
Не той, что растопыривает пасть,
а той, в которой не было войны.
Где запредельность фраз «пора проститься»
в морщинах перечёркивала лица
и честностью страдали пацаны.
Ломают ход привычного кино
семёрка, туз и глупая шестёрка,
готовка, стирка, глажка и уборка.
И всякого побочного полно:
замена пробок, в смысле, на щитке,
побелка стен и вантузные плюхи.
Преображенье «кирхе, киндер, кюхен» —
матрёшечная девочка в пике.
Работа, дом, неполная семья.
Долдонит мысль назойливою мухой:
«на мо́ре? вот те раковина в ухо»…
Эх, доля горемычная моя,
когда ты бредишь – ангелы молчат.
Им, бедолагам, грустно и тревожно.
Вгоняют страх инъекцией подкожной
мифические птицы на плечах.
Держись меня… По краю, вдоль стены.
И не пытайся вниз смотреть, не надо.
Где чертенята гордо носят «Прадо» —
предательства и козни сатаны.
Ты лжёшь? – Угу. – А я тобой живу.
Ношу, как дура, в хоспис передачи.
От идиотских мыслей часто плачу…
Палатно-непростое рандеву.
Раскрепощённый Родиной изгой,
солдатик оловянный, но не стойкий,
по битым кирпичам извечной стройки
спускается в придуманный забой.
Судьба моя – мешок, в нём сто заплат.
Пред кем ещё склониться в реверансе?
Не покидай, Господь, прошу: останься,
согласна я на шах. И пат. И мат…
Над нами гул и топот башмаков,
фанатами «Зенита» в город вмяты.
Все запахи бензина душит мята.
Хоронимся в секретный наш альков…
Мосты разводят. Снова. И везде.
Но что с того, когда в уединеньи
над покорённой силой притяженья
смеёмся мы на питерской звезде.
Родина…
За что мы любим грешную,
являясь в жизни пешками:
до самой смерти нам не распознать.
А как помрём под лестницей —
заплачет, перекрестится…
Какая-никакая —
всё же, мать.
В избе давно нетоплено,
и утирает сопли нам,
и слёзно провожает до ворот.
Вчера была нетрезвая,
так правду-матку резала,
а трезвая с три короба соврёт.
На барский