Пока не взошла луна. Надя Хашими
и шатался. Его друзья не могли понять, что с ним, и решили помочь ему дойти домой. Он тогда уже еле ноги переставлял. Они положили его на диван в гостиной. Его несчастная мать была дома. Стоило ей войти и увидеть сына, как она поняла, что произошло. В детстве его от грецких орехов обсыпало такими же красными пятнами. Она позвала его друзей, чтобы они помогли доставить его к врачу, но мальчики уже ушли. Фатана думает, что у них совесть была нечиста и они испугались проблем. Пока мать позвала слугу, пока они притащили его к врачу, он уже и дышать перестал! Скончался!
Кокогуль закрыла лицо руками, глубоко вздохнула и положила на стол ладони. Голос ее теперь звучал мрачно.
– Они просто вне себя от горя и неожиданности. Вот мы сейчас говорим обо всем этом, а они готовят ему похороны вместо свадьбы.
Падар-джан откинулся на спинку стула, чуть приоткрыв рот. Сестры сверлили меня взглядом. Я старалась сохранять лицо бесстрастным, не зная пока, что чувствую, и не желая выдавать свои мысли.
– Да простит ему Аллах его грехи! Потерять сына, юношу…
Падар-джан покачал головой. Он не отводил глаз от Кокогуль, взглянув на меня лишь раз, чтобы оценить мою реакцию.
– Вот беда! Беда! Мы как раз начали сближаться с этой семьей! Они казались такими славными людьми, солидными и явно более обеспеченными, чем большинство в Кабуле. У них есть еще один сын, но он уже женат! Теперь у нас нет шансов с ними породниться. – Кокогуль не могла скрыть, что именно огорчает ее по-настоящему.
Падар-джан посмотрел на нее и вздохнул. Он давным-давно принял Кокогуль такой, какая она есть, но день за днем продолжал надеяться, что она перестанет заставлять все крутиться вокруг себя.
Отец откашлялся и сказал:
– Завтра я разузнаю о джаназе – отдадим долг уважения этой семье при подготовке к похоронам. А сейчас давайте есть. Ферейба готовила для нас, и ее труд не должен пропасть. – Он задумался. – Нужно будет послать им еды.
– Еды? Они держат повара, который для них готовит. А нам тяжело даже эти рты прокормить!
– Мы пошлем им еду и отдадим дань уважения. Мы разделили с ними счастливые дни и не должны отдаляться теперь, когда у них горе, – медленно и твердо проговорил падар-джан, глядя на Кокогуль. Та сникла от его решительности.
Их семья оплакивала смерть сына, а мне стыдно было признать, что я испытывала облегчение, как будто с моей шеи сняли ярмо. Я спаслась от несчастья, но теперь меня угнетали тяжелые мысли.
За столом я сидела с каменным лицом, двигая челюстями, но не чувствуя вкуса еды.
Это все произошло не случайно.
Я не поднимала головы, боясь, что семья прочтет мои мысли и поймет, что я сделала. Я перестала быть невидимкой.
В саду, сложив руки, я обратила лицо к солнцу и начала молиться. Когда мой сосед окончил ту роковую молитву, я прошептала: «Аминь». Я отправила его слова к Аллаху, как будто имела право молиться с незнакомцем. Его слова, наши слова звучали у меня в голове: «Аллах, пожалуйста, яви милость моей соседке.