Преступление и наказание в России раннего Нового времени. Нэнси Шилдс Коллманн
указаний от Москвы. Похожим образом владелец убитого крестьянина просил возобновить следствие по делу после того, как очная ставка переросла в словесную перебранку. Такие свидетельства вызывают в памяти нормы законов, указывавших тяжущимся на необходимость достойного поведения в суде под страхом наказания и на обязательство выплаты возмещения за бесчестье судьям[331].
Воеводы часто сталкивались с обвиняемыми, которые дать показания были не в состоянии. В деле 1645 года звучали столь серьезные обвинения в государственной измене, что после совершения ареста изветчик был допрошен, несмотря на то что был пьян, и обвинил своего помещика в измене. Его допросили еще и на следующий день, когда он протрезвел и отказался от предыдущих показаний. В деле 1676 года воевода просто доносил, что обвиненный был слишком пьян для проведения допроса. Для начала ему дали проспаться в тюрьме, а на следующий день взяли показания[332]. Кодифицированные правовые нормы не регламентировали процессуальную сторону допроса. Проблему для закона составляли обыски (опросы) местного населения и пытки, и по крайней мере первым из них закон уделял значительное внимание.
Обыски (опросы) местного населения как доказательство
Начиная с губных грамот середины XVI века московское законодательство столкнулось со сложной проблемой участия местного населения в судебном процессе. С одной стороны, как и в Западной Европе, репутацию воспринимали как серьезный вид доказательства. Губные старосты должны были опрашивать население своего округа, собирая информацию о подозреваемых. Во время суда, если люди говорили против обвиняемого или не знали его, то его могли отправить на пытку или сразу вынести вердикт[333]. С другой стороны, правоведы знали, что население всегда готово скрыть правду, если это на руку общине или тем или иным индивидам. Таким образом, законодательные памятники регламентировали опрос местного населения, называвшийся «повальный обыск», и требовали привлечения большого количества участников для обеспечения кворума, оценивая показания выше или ниже в зависимости от социального положения опрашиваемых[334]. Законы запрещали групповую дачу показаний, они предписывали расспрашивать каждого по отдельности и требовали высокой степени согласованности свидетельств. Община целиком несла ответственность за свои свидетельства: если большая часть населения положительно характеризовала обвиняемого, по нему поруку должны были дать. Если же в дальнейшем его задерживали за совершение преступлений, то поручителей штрафовали или били кнутом[335].
Уже к концу столетия законы фиксируют скептицизм в отношении повального обыска: Судебник 1589 года призывал опрашиваемых свидетельствовать истинно и дозволял тем, кто был назван преступниками, требовать вторичного опроса, если они считали, что в первый раз были получены ложные показания. Соборное уложение 1649 года требовало, чтобы показания были записаны
АЮБ. Т. II. № 197 (1663). РГАДА. Ф. 1167. Оп. 1. Ч. 1. № 626. Л. 2 (1680). Соборное уложение. Гл. 10. Ст. 105–106. РЗ. Т. III. С. 113.
АМГ. Т. II. № 264 (1645). МДБП. Ч. 5. № 8. С. 226 (1676).
Репутация преступника: Судебник 1497 г. Ст. 12–13. РЗ. Т. II. С. 55–56; Белозерская губная грамота 1539 г. Ст. 3, 5. РЗ. Т. II. С. 214. Старосты собирают население: Двинская грамота 1552 г. Ст. 22. РЗ. Т. II. С. 231–232; ПДП. № 106 (1616). Немедленное вынесение приговора: Уставная книга Разбойного приказа янв. 1555 г. Ст. 1–3. ПРП. Т. IV. С. 356.
Медынский губной наказ 1555 г. (Ст. 1–2. РЗ. Т. II. С. 218–219) и Уставная книга Разбойного приказа янв. 1555 г. (ст. 4–5. ПРП. Т. IV. С. 357) требовали привлечения к обыску от пятнадцати до двадцати человек. Приговор августа 1556 г. (ст. 4) требовал участия от пятидесяти до шестидесяти человек: ПРП. Т. IV. С. 364. Судебник 1550 г. (ст. 58) приравнивал свидетельство десяти дворян к показанию большого числа людей более низкого социального статуса: РЗ. Т. II. С. 108.
Приговор августа 1556 г. Ст. 1, 5, 10, 13–14. ПРП. Т. IV. С. 363–367; Медынский губной наказ 1555 г. Ст. 2, 6–7. РЗ. Т. II. С. 219, 221. Поручные записи по преступникам: АЮ. № 290 (VI и VII) (1615, 1617) и 307 (IV) (1674).