Биография неизвестного. Роман. Наталья Струтинская
она никуда не спешит, она первозданна и неизменна, она лишена предрассудков, она – истина в себе, и все окружающее ее подчиняется тому спокойному, испепеляющему бесстрастию, которое она несет в себе.
Однако лик ее, лишенный страстности, – лишь обман. Она есть страсть, и гордость, и строптивость. Она хитра, точно теплый ветер, несущий в себе холодные потоки. Она – противоречие, начало и конец всему. Она – жизнь и смерть, в мгновение ставшие едиными.
Все вновь пришло в движение – кроны деревьев как будто по-особенному изгибают свой стан, и ветер наполняется терпким ароматом ее духов, исключительным, уникальным, точно парфюмер создал свою совершенную композицию только для нее, и только ей одной известен секрет редких нот этого эликсира; и прохожие, как будто цепляя на себя ее томный взгляд, погружаются в пучину алого заката, отражающего безвременье и время. И тайна ее несет в себе истинную женственность и непостижимую сущность, и каждый шаг ее и каждый вдох погружают мир в сладостную эйфорию вдохновения.
Быть может, только раз она замедлит шаг – шелк платка, облаком скрывающий ее белую шею, раздует случайный порыв, натянутся тонкие нити, развяжется узел, и платок сорвется с ее шеи, подгоняемый ветром. Слившись с пестрым потоком, он на мгновение растворится в солнечном свете, и его причудливый узор отразится в прозрачных витринах, крупных каплях ночного дождя и мутных озерах. Однако скоро тонкие пальцы вновь затянут узел, узор сокроют шелковые складки ткани, и она снова продолжит свой путь, своевольная, непостижимая.
Она вошла тихо, но уверенно, спокойным шагом ступая по пустынным улицам и площадям, и когда первый лист, потревоженный ее рукою, сорвется с ветки и желтым пером опустится к ногам, прохожий обернется ей вслед и со вздохом и сладостной тоской произнесет про себя: «Наступила осень…»
Ночи становились холоднее, рано смеркалось. Кое-где на деревьях появлялись первые золотые сережки. И хотя солнце все еще было теплым и согревало блекнущие верхушки еще зеленых берез, уже пахло осенью.
Я ехала на утреннем троллейбусе и смотрела в окно на пробуждающуюся Москву. Кое-где дворники подметали тротуары, автомобили проносились мимо троллейбуса, оставляя за собой призрачный сероватый отсвет. Деревьев было мало – одни бледно-коричневые фасады домов и тонированные стекла офисов. Было раннее утро, а казалось, уже середина дня: на улицах было много людей, на дорогах – много машин, а за прозрачными стеклами кофеен то тут, то там мелькали белоснежные кофейные чашечки.
Троллейбус не был до отказа забит людьми, однако мест свободных так же не было. Нельзя было того же сказать о полных электричках, которые приходили в это время на вокзал и в которых добиралась на работу Альбина.
Ранним утром благоухающие и спешащие мужчины и женщины, хорошо одетые, с чистыми просветленными лицами и еще дремлющими мыслями, непрерывным потоком направлялись