Соломея и Кудеяр. Александр Прозоров
в сердцах тетка. – Упаси господь от такой родни!
– А родню не выбирают, матушка. Уж какая есть, – развел руками паренек.
– Четыре брата и ни одной сестры? – поинтересовалась Соломея.
– А ты откуда знаешь? – изумился боярский сын.
– Да у тебя это на лбу написано! – ответила девочка.
– Вот проклятье! – Кудеяр толкнул тафью к затылку и потер лоб ладонью: – А теперь?
Соломея расхохоталась, Евдокия опять сплюнула и отвернулась. Заряна покосилась на сидящего на сундуке Тришку и придвинулась ближе к нему. Но холоп молчал, думая о чем-то своем, и девке оставалось только слушать щебет своей хозяйки и веселые прибаутки боярского сына.
За болтовней время летело быстро. В вечерних сумерках небольшой обоз великокняжеских невест въехал в Клин – точнее, в обширные слободы вокруг города – и закатился на один из постоялых дворов.
Здесь их, как оказалось, ждали. И комната для красавиц имелась, и места в обширной людской для челяди, и овес для лошадей, и даже ужин горячий.
Правда – платить за еду гостям пришлось из своего кармана.
Впрочем, никого из путников это не удивило. Ведь по издревле заведенному обычаю, князь награждал своих слуг землей, защитой и справедливым судом. Они же за то выходили на службу со своим оружием, лошадьми и припасами. И коли Великий князь призвал к себе невест – почему к ним должен относиться иначе?
Крышу над головой устроил, да еще и возки для дороги дал – и за то поклон низкий. Мог бы и не беспокоиться.
С рассветом девицы снова тронулись в путь. И опять, убедившись, что никто не отстал, вещи не забыты, телеги в исправности, боярский сын Кудеяр, к неудовольствию Евдокии и радости Соломеи, занял место возле задней кибитки, везущей корельскую красавицу.
И чем дальше, тем сильнее девочка ощущала, что с таким мужчиной рядом хоть всю жизнь не расставайся – не загрустишь и без внимания не останешься. Что и сам не обидит, и другим в обиду не даст.
Москва началась издалека, чуть не за полдня пути. Поперва все чаще и чаще встречались деревни, которые постепенно слились в единый просторный поселок, смыкающийся полями и огородами, а верст за пять до самой крепости – сошлись в единую череду и заборы. Тут и там тянулись к небу дымы, звенели наковальни, стучали молоты, на каждой встречной протоке и ручейке крутилось пусть маленькое, но мельничное колесо, приводя в движение маслобойные и трепальные механизмы, качая меха, вращая чистящие барабаны и вздымая кузнечные молоты.
Столица старательно трудилась, строилась, мастерила – и пахла соответствующе: углем и смолою, дымом и кислятиной, опилками и дегтем. Соломея ужаснулась тому, как можно жить в таком чаду – но, по счастью, ремесленные слободы были вынесены достаточно далеко по сторонам, и незадолго до вечера воздух сделался почти чистым. Вместо фабрик и мастерских теперь вдоль дороги тянулись постоялые дворы, конюшни, птичники и амбары, содержимое которых нередко выдавало себя то ароматом пряностей, то запахом копченостей, терпким