Колдунья моя. Бертрис Смолл
не знала никаких языков, кроме английского и латыни, которой Олдвин обучил ее сразу же после свадьбы. Порой она завидовала своему мужу, так быстро схватывавшему чужие наречия, большинство которых оставалось для нее несвязным бормотанием. Однако она обратилась к Мэйрин так, словно девочка прекрасно понимала ее:
– О Господи, дитя мое, какая ты грязная! Тебе надо хорошенько выкупаться и вымыть твои чудесные волосы!
Подняв Мэйрин и поставив ее на стол, она принялась осторожно раздевать ее. При виде ее крепкого, безупречно сложенного тела к Иде вернулись болезненные воспоминания. Крупные слезы покатились по ее розовым щекам. Но она продолжала раздевать Мэйрин и бросать грязные обноски в камин, где пламя с треском охватывало их и тотчас же пожирало. А слезы все струились из ее глаз, хотя она и пыталась взять себя в руки.
Мэйрин, которая не понимала ни слова из того, что говорила Ида, все же смогла понять ее горе.
– Не плачьте, миледи, – попросила она, попытавшись вытереть слезы с лица Иды. Девочка и не заметила, что сама заплакала, наконец сумев излить в слезах свою давнюю печаль.
Увидев, что Мэйрин тоже плачет, Ида крепко прижала девочку к своей груди.
– Ах, моя малютка, – прошептала она, – наша Эдит полюбила бы тебя так же, как я уже полюбила тебя. У нее тоже было доброе, чувствительное сердечко.
И, стерев остатки слез со своего лица и с заплаканного личика Мэйрин, она сняла девочку со стола и усадила ее в лохань.
Опустившись на колени, она закатала рукава своего платья. Первым делом вымыла великолепные волосы Мэйрин, затем намылила и ополоснула тело девочки. Вынув Мэйрин из лохани, она снова поставила ее на стол и быстро вытерла насухо, чтобы малышка не простудилась. Наконец, сняв ее со стола, Ида усадила Мэйрин на низкую скамеечку перед камином. Сидя на своем стуле, Ида принялась расчесывать блестящие золотисто-рыжие волосы Мэйрин, пока те не просохли и не превратились в парящее вокруг головы облако, легкое, словно пушок чертополоха.
Окончив свою работу, Ида на мгновение застыла в изумлении. Теперь, когда Мэйрин чисто вымыта, стало видно, какая она красавица.
– Ох, Иисусе, – прошептала Ида. – В жизни не видела ничего подобного! – Она осторожно потрогала длинный локон. – Неудивительно, что твоя мачеха завидовала тебе, дитя мое.
Но тут, сообразив, что Мэйрин может простудиться, если ее не одеть, Ида поднялась, подошла к маленькому сундуку и подняла крышку. Стоя над открытым сундуком и разглядывая его содержимое, она почувствовала, что еще немного – и она опять заплачет. Встряхнув головой, Ида наклонилась и достала несколько вещей.
– Это носила моя Эдит, – тихо проговорила она. – Я собиралась отдать их жене моего брата для их дочки, но теперь… – Голос ее сорвался, и, не говоря больше ни слова, она принялась одевать Мэйрин.
Сначала она надела ей через голову светло-желтую шелковую нижнюю, затем – шерстяную верхнюю тунику медного цвета, доходившую девочке до голеней; край нижней туники виднелся