Восхождение. Давид Шварц
принялась за обследование, а в голове пронеслось: вот, приехали! Без паспортов, без гражданства высаживаться в незнакомом городе непонятно где, непонятно, как отнесутся врачи к эмигрантам… А если застрянем, то как потом?.. но это не аппендицит… нет, не то… – наверное, песочек пошел в мочеточнике… так… грелку надо…
– А ну-ка, попрыгай на одной ножке, дорогой, видать, камешек у тебя пошел, такая боль…
Давид, морщась и охая, скакал на ноге, отрывисто соображая:
– Не может быть… не может быть… неужто застряли? Неужели не отпустит нас эта страна, неужели все зря и снова загибаться в этих проклятых больничных палатах с их манной кашей? Гримасы судьбы, мать их, перемать!
С верхних полок большими глазами на них смотрели проснувшиеся дети. У них тоже промелькнула мысль: а может, это знак? Поворачивай оглобли?
Но все прошло, и поезд, подрагивая стальными мышцами, под стук колес и мерное жужжание кондиционера, доставил семейство в стольный град Москву.
Было восемнадцатое января одна тысяча девятьсот девяносто первого года.
Второй день иракские ракеты падали на Израиль. Там началась война. Но об этом они узнали позже в израильском консульстве при посольстве Голландии. Дипотношений между Союзом и Израилем не было. Разваливающаяся держава по-прежнему высокомерно воротила нос.
Встал вопрос: что делать?
Решался этот вопрос на четвертом этаже кирпичного дома, что на улице Нижегородской у остановки Птичий рынок.
Там они остановились у Светиной тетки, добродушной и приятной женщины, живущей вдвоем с мужем, бывшим летчиком, прошедшим всю войну, а ныне пенсионером, работающем и в семьдесят лет на заводе: пенсии нехватало.
– Ну, скажи, Давид, куда вас несет? – с горечью пытался остановить их Владимир Михайлович, – вот видишь, теперь война там началась! Убьют вас там ненароком, не шутки же! А потом, послушай меня, старика, и ты тоже, Светочка! Уедете, а всю жизнь будете помнить Родину, и будет грызть вас там ностальгия… Да как же это так, оставить все и ехать черт знает куда? У вас же там никого нет, вы ведь уже не молодые, да и детки вон сидят, как же вы их бросите?
Тетка зарыдала, уж очень душевно Вова сказал!
– Наверное, вы думаете, что мы совсем безголовые, – аккуратно начал Давид, – вот вы, Владимир Михайлович, вы же заслуженный фронтовик, гордитесь тем, что вам отвалили пенсию, верно? Но жить на нее вы можете только нищенски, вы это хоть понимаете? Не зря вам в семьдесят лет приходится пахать на заводе, чтобы с голоду не помереть: ведь дачи у вас нет! Сейчас даже в Москве прожить трудно, а вы поезжайте-ка к нам, в Сибирь, и посмотрите в наших магазинах, чем можно прокормиться даже людям, неплохо зарабатывающим, вроде нас со Светой! А теперь скажите: за что уважать советское государство? За то, что побежденная вами, фронтовиками, Германия восстановилась и живет во сто крат лучше, а победители толпятся в позорных очередях за сахаром и водкой, как во время войны? За что любить родину, которая заставляет меня,