Последняя любовь Гагарина. Сделано в сСсср. Дмитрий Бавильский
скрипачке, стал разглядывать её с удвоенной силой, словно помогая ей справиться с самыми трудными местами.
И вот он уже слился с ней, с её движениями, будто бы они следуют параллельными курсами, копируя, подобно гимнастам, одни и те же движения и мысли: это Перселл их соединил-связал – торжественным, одним на двоих, звучанием.
Миша еще не осознавал, что влюбился в раскосую скрипачку, едва ли не с первого взгляда почувствовал в ней родственную душу и тело, открытое для любви, для чувств, изысканных и изящных, как звучащая в зале музыка.
В одно касание.
Он ещё не отдавал отчёта в том, что случайный культпоход перевернёт всю его жизнь. Сейчас он парит вместе с лиловым облаком барочных обертонов и придёт в себя только тогда, когда дирижёр даст последнюю отмашку, музыка прекратится и наступит пауза, тягучая и мучительная.
Аплодисменты возвращают Самохина на землю, он начинает видеть всё иными глазами, оптика изменилась, вот она, волшебная сила искусства!
Когда сознание прояснилось, Миша подумал, что совершенно напрасно пришёл без цветов, его тянуло сорваться с места и побежать к сцене, подойти к скрипачке и просто, без слов, обнять её. Дабы она поняла, что он чувствует, чтобы она ответила ему тем же.
Но цветов не было, некая центробежная сила выталкивала Самохина из кресла, он вскочил и принялся хлопать стоя. Другие люди тоже вставали, тоже аплодировали, но не так страстно, казалось, Миша производит шуму больше, чем все остальные зрители. Так билось его сердце, полное новой любви. Во все глаза он рассматривал предмет обожания, превратившийся после исполнения музыки в обыкновенную, немного смущённую коротконогую девушку.
Вот взгляды их встретились. Самохин почувствовал короткое замыкание, по невидимой вольтовой дуге произошёл энергетический обмен такой силы, что через мгновение Миша был полностью опустошен.
Нет, он не подбежал к сцене, чудачества чужды зрелым и серьёзным мужчинам. Медленно, важно, в спокойствии чинном, Михаил прошествовал в гардероб, пытаясь справиться с нахлынувшими на него чувствами, разобраться в том, что происходит. И не смог. Может, первый раз в жизни.
Потом он долго стоял возле служебного входа, независимый и красивый, дожидался скрипачки. Улица выглядела, как чёрно-белая фотография. Февраль подсвечивал её таинственным полумраком, нечёткими переходами света во мглу и обратно, чистый «Доктор Живаго». И деревья торчали трещинами в немом пространстве.
А когда она вышла, в шумной ватаге других оркестрантов, заробел и не смог подойти. Даже взгляда не поднял, следил боковым зрением, как они (она! Она!) уходят к троллейбусной остановке.
Пошёл следом, но отчего-то побоялся быть обнаруженным, замедлил шаг, закурил горчащий «Честерфилд», задумался, нагнулся завязать шнурок.
Падал редкий, невесомый снег, на асфальте разрасталась монотонная февральская слякоть. Самохин никогда не носил шапки, тут ему стало холодно, и он поднял воротник пальто. Решил прогуляться. Долго шёл домой, с каждым