Путь к сердцу. Баал. Вероника Мелан
теперь на обиженное и одновременно восхищенное выражение лица внучки – глаза горят, в них плещется любопытство, рот приоткрыт – Агафья бы, наверное, смеялась. Она вообще любила смеяться. И тайники, видимо, любила, иначе, зачем сделала бы один в стене?
«А, может, специально, для меня?» – руки все тянулись к найденным сокровищам.
Нет, это вряд ли. Скорее, для себя.
Тут и потускневшие от времени украшения, и старые на жухлой, как крылья высохшей бабочки, бумаге письма, открытки: от отца, брата, подруг…
Часть истории. Часть бабушкиного прошлого.
Спешно бьющееся в собственной груди сердце и невероятно сильное чувство, что отныне что-то обязательно изменится.
Письма Алеста читала только по ночам. Всегда с чувством стыда, но с великим упоением – так в старину читали запрещенных поэтов – взахлеб, сразу в кладовую памяти, чтобы наизусть. После подолгу вспоминала строчки и перебирала их, словно жемчужные бусины: с какой заботой писал дед, когда находился в другом городе, с какой нежностью отвечала ему бабушка, с какой любовью эти двое заботились друг о друге. Она тонула в чужих чувствах, словно в океане, и не желала из него выплывать – ее качало, пьянило, влекло, убаюкивало незнакомым течением.
Значит, чувства есть и не по графику. Значит, они бывают.
А по ночам ей снился дед – в фуражке, улыбающийся, почему-то всегда с цветами, как на фото.
Потом письма закончились, и настало время книг.
И все, и Алька потерялась для общества окончательно. Бабушка будто специально для нее сохранила не занудную и полную великих мыслей прозу, не чьи-то пыльные мемуары, не заскорузлые научные труды неизвестного политика или ученого – нет, она сохранила любовные романы. Те, старые, аутентичные, еще не подвергшиеся цензуре.
Такие (как значилось в истории) когда-то жгли на площади тоннами. Все выжгли – так говорили, а оказалось – не все.
И они – эти романы – окончательно потрясли Алькино воображение. А как еще? Ведь, оказывается, мужчины тоже умели любить! И не только любить, но быть сильными, смелыми, ре-ши-тель-ны-ми (а она и забыла, что это слово могло применяться к самцам). Умели быть справедливыми и щедрыми, заботливыми и ласковыми, проявлять инициативу, разрешать конфликты, быть опорой семье.
Как-как-как… Нет, не так – почему? Почему все изменилось?
Теперь Але, куда бы та ни шла, постоянно мерещились воображаемые герои – гордые, серьезные, с бугрящимися мышцами, мудрые и рассудительные – каких не бывает в жизни. Они спасали своих дам, скакали на конях, воевали только при наличии правильной причины – и не воевали даже, исключительно защищали своих. И она всматривалась в мужские лица – любые, которые встречала на пути, – уборщиков, садовников, посудомойщиков, кочегаров, дворников…
«Где же они, где?»
Ведь должны были такие остаться? Не могли все исчезнуть, не могли забыть природы. Она верила, что узнает такого из толпы – по одному лишь взгляду, по наклону головы, по презрительно поджатым губам. И взгляд