Лунная соната для бластера. Владимир Серебряков
совершенно постыдным образом) Каин – ни много ни мало – коды центровых чипов. Я-то их знаю на добрых полгода, по службе положено. Только стань об этом известно электроманам, они меня по клетке разорвут. На хромосомы пустят.
Каин медленно мотнул головой, поводя звуковым лучом из стороны в сторону. Зашуршали складки плотной, шершавой кожи, покрытой полупрозрачными отслаивающимися чешуйками.
– Сговорились. – Видно, понял проныра, что припекло меня изрядно, коли решился тайну служебную на рынок кинуть. – А теперь – слушай…
От рассказа он меня, слава всем лунным богам, коих число за пять сотен перевалило с гарантией, избавил – сбросил на инфор, что посчитал нужным. Я проглядел бегло – проформы ради; обменщики не врут. Передал аугменту кодовые словосочетания и ушел. Маркос бросил мне вслед что-то ехидное, но я не обернулся. Предчувствие гнало меня в участок.
Свернув в коридор, ведущий к пентовке куполов Марина, Скальдварк, Рейнгард и Дельгадо, я остановился, точно получил в лицо бревном. Надпись горела красным, что в любом другом месте означало бы выходной. Только у полиции выходных не бывает. Потому-то наша работа еще находит по себе придурков.
Эрик встретил меня у входа. Мне бросилось в глаза, насколько он бледен. Мундир его был порван, в зрачках темно светился страх.
– Где Ли? – спросил я.
Мне казалось, что смена китайца еще не должна была кончиться.
– В госпитале. – Даже в голосе Эрика сквозил пережитый недавно ужас. – Кажется, он был мертв, когда его увозили, а как сейчас, не знаю. Позвонить не успел.
Я оглянулся. Участок выглядел… нездорово. Вроде бы и не изменилось ничего, а все же создавалось почему-то впечатление то ли чумы, то ли арбора, то ли еще какой-то напасти, поразившей полупустой приемный зал. Особенно поражали мелочи – нелепые и оттого особенно давившие на разгоряченное недавними событиями воображение. Развороченная допросная кушетка, кривые глубокие борозды на стене. Следы борьбы. Бурые пятна.
– Что тут случилось? – проговорил я, оглядываясь.
– А ты пойди посмотри! – Эрик дернулся всем телом. Я проследил за его взглядом. Мои глаза уловили недобрый блеск стеклита.
За перегородкой, разделявшей обезьянник (как мы называли промеж собой центральный зал) и тоннельчик, ведший к камерам предзака, вяло бесновался Эрнест Сиграм. То, что от него осталось. Когти царапали алмазно-твердый материал, оставляя на нем, к моему ужасу, едва заметные, видимые лишь при косом освещении бороздки. Волосы – и шерсть – шевелились сами по себе. Глаза желтовато светились. Тварь рычала, но звук не доходил до нас.
– Так он – ликантроп?
– И глубокий. – Эрика опять дернуло. Он, похоже, только усилием воли удерживал себя в форме. – Мы попытались уговорить его на скенирование, но он продолжал отказываться. Потом, видимо, сообразил, что выдает себя с головой. Даже если он и не замешан, как утверждает, в покушении на тебя, то хочет что-то скрыть. Чувствовал, видно, что Закон о тайне мысли на такие вещи не распространяется.