Мерцающая аритмия. Михаил Анохин
Только мужчине дано по-настоящему, глубоко и тонко постигнуть красоту мира и в том числе красоту женского тела…
Этот монолог, с перерывами, разумеется, растянулся на полчаса и закончился тем, что Лютиков принялся цитировать Мопассана и доказывать, что все войны в истории человечества случались из-за женщин, начиная от троянской и заканчивая второй мировой. Что самые жестокие следователи в НКВД были женщины, а вовсе не мужчины.
Жить с таким человеком – сущая кара божия, поскольку Лютиков не умел разговаривать, как все. Всегда что-то обобщал и доискивался первопричин. А ведь мы, большей частью говорим не затем, чтобы выяснить суть дела, а затем, чтобы «обменятся информацией». Мы говорим потому, что есть язык и нам привычно им пользоваться, как пользуемся руками, не особо задумываясь, зачем и как. Сам же Лютиков называл это «болтовней» и быстро «увядал», когда попадал в компанию «болтающих людей». Ему было не только скучно: такое общество его угнетало.
Я не знаю, существовала ли область науки или религии, по которой бы Лютиков не мог прочитать лекцию. Он мог рассуждать часами по поводу «струнной структуры» Вселенной или об «островах стабильности трансурановых элементов». Такое «всезнайство» и постоянная готовность поучать каждого, попавшего в его поле зрение, со временем сделало из Генки изгоя. На этот счет у него, как всегда, было объяснение:
– Люди не желают ничего слышать и слушать, что не соответствует их представлениям. Они хотят одного – лишний раз убедиться в том, что правильно все понимают и верно все оценивают. Вот возьми мою соседку Аллу Кузьминичну. Приходит ко мне и говорит: «Геннадий Михайлович, я решила купить акции «Первого инвестиционного фонда». Тогда просто помешательство было на покупке ценных бумаг. Я ей говорю: «Дорогая Алла Кузьминична, если у Вас появились лишние деньги, то купите на все мыла или придумайте что-нибудь еще. Мыло и через сто лет будет точно так же востребовано человеком, и на одну помывку пойдет ровно столько же, сколько его идет нынче». Так ведь обиделась! Она ведь хотела, чтобы я ей сказал: «О да! Дорогая Алла Кузьминична! Разумеется, Вы правы, деньги должны работать и приносить доход!» Или что-то в этом роде. А я сказал совершенно не то. Как же на меня не обидеться? Я ведь, получается, усомнился в её умственных способностях, а это веская причина для обиды. Это я раньше ко всем с советами лез, убеждал до хрипоты, нервы себе и людям портил, а нынче смотрю, любуюсь со стороны на человеческую тупость-глупость.
Что Генка «любуется», так это хватил лишку. Я теперь доподлинно знаю, что не было такого события в жизни страны, по поводу которого Лютиков смолчал. Да что там смолчал?! Он кричал, истошно и надрывно, все эти годы, которые я знал его.
Однажды, кажется, за год до своей смерти, он сказал:
– Вот ты только что помянул, что я то и то предсказал, вроде как комплимент мне сделал, а хочешь знать… – и тут он перешел на какой-то свистящий шепот. – Хочешь знать, так я ненавижу себя за карканье! Веришь – нет, иногда вижу себя в образе