Неистощимая. Игорь Тарасевич
еще в следующую – в Катину спальню, одним махом, словно Одиссей – Пенелопову из цельного куска дерева лежанку, одним, значит, махом придвинул огромную железную кровать к дверям; он успел захватить и брошенную винтовку, и бриджи свои, и грязный, уже в высохших кровавых разводах бесформенный черный ком – сюртук с деньгами.
– Où sont vos bijoux? Bijoux! Robe![66]– крикнул Кате.
– Dieu les bénisse! Dépêchez![67]
Она, выставляя голую попку, с натугой потянула забранную вишневым шпоном стенку, и та вдруг со скрипом поехала в сторону, обнажив маленькую дверцу в стене.
– Voisi![68]
Они, согнувшись – Катя пополам, а Красин встав на четвереньки, влезли в дверь, Красин задвинул за собою потайную раму и дверь закрыл на тяжелую ржавую задвижку. И тут же мерзавцы, топоча не хуже лошадей, ворвались в комнату, в которой только что стояли у окна Красин с Катей. Но Красин с Катей уже босиком бежали по скользкой и смрадной винтовой лестнице вниз – в полной темноте, перед непривычными ко тьме глазами ходили темные пятна; чудо, что не споткнулись и не сломали на лестнице-то себе ни ног, ни шеи. Тут было совершенно темно, глаз коли, только в одном месте из стены бил наполненный шевелящейся пылью луч света, и Красин, невольно остановившись, приник к отверстию.
Светлый луч исходил из кабинета самого покойного князя Бориса Глебовича, Катиного отца. Нам с вами никак было бы не видно со стороны лестницы, но мы можем сказать, что глаз Красина глядел аккурат из кабаньего глаза, куда вставлен был окуляр – из висящей на темной деревянной стене кабаньей головы – прямо напротив камина, холодного сейчас и лишенного каминного экрана – по летней поре и отсутствию – теперь до Cтрашного суда – отсутствию хозяина. В кабинете царил полумрак, но на два кожаных кресла рядом с камином вдруг упали колышущиеся световые блики, потому что под взглядом Красина, словно под взглядом василиска, сам по себе в пустом камине вспыхнул огонь, затрещали дрова, пуская по сворачивающейся от подступающего пламени березовой коре медленную предсмертную слезу. Свет потек вверх, и над камином Красин увидел высветившуюся и тоже полную гуляющих световых пятен картину. Он узнал – Джотто, это была копия фрески великого итальянца Джотто, фреска называлась «Бегство в Египет». Красину отсюда видно не было, он не понял, что картина – самая настоящая фреска, написанная по сырой штукатурке.
Красин только успел подумать, что, вот, на картине изображено, как недавно рожденного Господа нашего увозят из Вифлеема, а на самом деле Господа увозили из самой усадьбы Кушаковых-Телепневских, из всего Глухово-Колпакова. Не очень-то религиозный и совершенно, как вы уже поняли, дорогие мои, совершенно бесстрашный Красин вдруг покрылся холодной испариной: Бога нашего навсегда увозили из этих мест, Бог нас оставлял.
Исполняя волю царя Ирода к избиению младенцев, среди которых есмь будущий царь Иудейский, по всему Вифлеему шастали стражники, алчущие избить каждого,
Где твои драгоценности? Драгоценности! Платье!
Бог с ними! Поторопись!
Вот!